Елизавета Дворецкая - Огнедева. Дочери Волхова

Пробравшись через бузину, они вышли к обрыву. Крутизна берега и глубокая вода внизу делали здесь стену излишней, и ничто не мешало смотреть. Правда, воды увидеть было уже почти нельзя: что-то поблескивало в последних отсветах ушедшего солнца, и казалось, что сам Волхов-батюшка в облике огромного змея ползет из Поднебесья – Ильмерь-озера – в Бездну, то есть Нево-озеро. Родовые предания говорили, что когда-то очень давно волны Нево-озера подступали прямо сюда и что Любошин в то время был настоящим городом на краю Бездны, а сам громадный Ящер воздымал здесь из волн блестящую голову, чтобы посмотреть на будущих своих невест…

Встав над обрывом, Дивляна глянула вниз и взяла брата за руку, чтобы было не так страшно.

– Велем! – шепнула она, хотя их и так никто не мог услышать. – А что бы ты стал делать, если бы…

Дивляна не договорила, но он и сам понял, о чем она спрашивает.

– Перун тебе на язык! – буркнул он, потому что отвечать не хотел, да и не знал, что отвечать. – Может, еще посватают тебя… подальше отсюда. Тогда…

– А ты думаешь – посватают? – Дивляна с надеждой взглянула на него.

– Да мне-то почем знать? Я что, вещун тебе? Ой, гляди!

Велем схватил Дивляну за плечо и повернул к обрыву. Подняв глаза от воды, он увидел огонь на дальних курганах – тех, что можно было разглядеть только отсюда. Сегодня на почти всех погребальных насыпях разжигали огни, но этот был слишком большим и бурным. Таким огнем не дедов греют – таким огнем знак подают! Знак о беде, равной обратному ходу Волхова. Весть об обычных торговых гостях подают дымом, но те ходят днем. А если огонь ночью – значит, гости не с мирными намерениями.

Об этом знали все, даже дети. Если в Нево-озере появляются корабли руси, зажигают огонь на дальних курганах. Их видели на Любше и тоже зажигали огонь. А его уже замечали с Дивинца – особой сопки возле Ладоги, могилы древнего конунга Ингвара, первого из варяжских поселенцев, – и огонь было видно уже всему длинному, растянутому поселению.

– Нет, не может быть! – ахнула Дивляна, увидев пламя и мигом поняв, что это должно означать.

– Еще как может! Волхов обратно шел, знак подавал! Бежим скорее!

Увлекая сестру за собой, Велем кинулся прочь от пожарища, созывая по дороге младших братьев и сестер. Те, в темноте забоявшись и отказавшись от поисков, сидели плотной кучкой у подножия вала и ждали их, чтобы вместе идти назад, к старшим.

– А ну, живо все дрова искать! – гаркнул Велем, и те аж подпрыгнули. – Огонь на сопках, никак русь идет!

Не понимая, правда ли это или он так страшно шутит, чтобы их напугать, младшие загомонили, девчонки завизжали. А Велем распоряжался:

– Витошка, дуй к отцам, скажи, что на курганах огонь! А всем хворост искать, траву сухую, ветки, кусты! И скажи, чтобы отцы сюда бежали да взяли у кого что есть – кусты рубить. Девчонки, к берегу – там всякого добра волной выносит, найдете корягу какую, сюда волоките, только чтоб не очень мокрая.

Отрок умчался к курганам, и вскоре все старшие гурьбой повалили к Любошину. Увидев огонь, женщины запричитали, как недавно причитали по умершим. Мужики взяли топоры и ножи, у кого что оказалось под рукой, и кинулись рубить кусты. Первым делом нужно было предупредить Ладогу – и вскоре на той самой площадке у края вала, где сто лет назад такой же костер раскладывали их неведомые пращуры, снова запылало пламя.

Через какое-то время на Дивинце, на другом берегу, тоже вспыхнул огонь.

– Все! – Велем, усталый, закопченный, взмокший, вытер лоб рукавом нарядной «поминальной» рубахи и махнул рукой запыхавшимся родичам. – Бросай корягу, вуй Свеньша. Вон, на Дивинце горит. Отец теперь знает. Пора и нам восвояси грести.

Когда, переправившись через Волхов, они вернулись домой, Ладога, несмотря на позднее время, была полна огней и голосов. Костер на Дивинце все пылал, оповещая округу о возможной опасности. Домагостя не было дома, но его старший сын, Доброня, вышел навстречу родичам.

– Вы на Любше зажгли? – спросил он. – Ну, мы так и подумали. Отец людей собирает. Снаряжаться всем велел.

Старейшина Домагость, в мирные дни жрец Перуна, в случае войны становился воеводой. В последние годы люди нередко поговаривали, что не худо бы нанимать для охраны варягов, но семьдесят гривен в год, нужные для содержания хоть сколько-то достойной дружины на двух-трех кораблях, Ладога собрать не могла. Торговля теперь была совсем не та, что раньше. О прежних «жирных» временах рассказывали немногие уцелевшие старики, да еще клады серебряных шелягов, которые иногда кто-то где-то случайно находил. При руси, будь она неладна, меха и прочие товары отправляли на Волжский путь, далеко на Восток, а оттуда привозили серебряные шеляги, украшения, дорогие ткани, красивую посуду и прочее. Теперь ездить до козар стало некому – ни у кого не было столько людей и сил, чтобы одолеть тяготы долгого пути и при этом не потерять все, что имеешь.

Перед дверями Дивляна с Яромилой наткнулись на невестку, жену старшего брата Доброни. Она была чудинка, и звали ее Йоникайне, но в семье мужа это имя быстро переиначили в Никаню. Сам Домагость первую жену, Кеву, привез из чудинского поселка на реке Сяси, куда ездил за мехами. Тоже, кстати, на товар выменял, только не на ложку, а на десяток топоров. От нее родились четверо детей: Доброня, Братоня, Витошка и дочь Доброчеста. И уже после рождения двух старших сыновей Домагость взял в дом достойную его рода хозяйку – Милораду. Но и Кева без малого двадцать лет была ему верной подругой и помощницей, пока не умерла, не пережив шесть лет назад поздних родов. Прошлой зимой Доброня, взятый отцом в поездку, приглядел хорошенькую чудинскую девушку, и так она ему запала в сердце, что тут же ее и сосватали. «Внуки совсем чудины будут!» – смеялся Домагость. Теперь Никаня со дня на день ждала начала родов и сидела дома, чтобы кто из чужих не сглазил дитя. Два других старших Домагостева сына тоже не первый год уже как вошли в возраст женихов: в иные времена шестнадцатилетних сразу женили. Но теперь, пока дела были не слишком хорошие, воевода не спешил увеличивать число домочадцев и не побуждал сыновей обзаводиться семьей. Велем, любивший всех девушек, никак не мог выбрать среди них одну, а Братоня, хороший человек, в раннем детстве сильно расшибся и стал горбуном, из-за чего не решался свататься к невестам, достойным его рода.

– Цьито слуцьилось? – заметно коверкая слова, спросила чудинка, переводя тревожный взгляд с одной золовки на другую. – Поцьито все крицьать? Где Доброня?

– Огонь на курганах, как бы не русь! – воскликнула Дивляна, прежде чем Яромила успела дернуть ее за руку. – У нас огонь зажигают, когда с моря чужие корабли идут!