Эмис Блаулихт - Гвенделл, лучший ученик

Но вместо страха в голове вспыхнула мысль, что если они соприкоснутся под водой, Берт окочурится на месте. Он был уверен, что не переживет такого. Поэтому Гилберт отодвинулся, приткнувшись к барьеру.

– Угу.

Кабан кивнул, поднял перед ним указательный палец – не погрозил, а просто показал, – и отошел. Берт смотрел ему в спину. Только когда кабан снова стал чесать языком с товарищами, Гилберт шлепнул себя по лбу.

“Чума бы ему всек! Даже если он меньше!”

***

По пути из купальни Фифа молчала. Носик шла следом, тревожно поглядывая на хозяйку. Берту даже показалось, что Фифа нарочно на него не смотрит. Когда они вышли на гостевую площадь, Гилберт спросил:

– И кто это был?

– Никто, – резанула Фифа.

– Это из Улья?

– Нет.

– Почему тот бугай говорил, чтобы я был потише?

Фифа застыла. Потом схватила Гилберта за плечо и рывком вперла его в стену. Он распахнул глаза и посмотрел в ее рассерженное лицо. Зрачки у нее сузились и стали, почти как две ниточки. Носик беспокойно заскулила, а несколько прохожих обернулись.

– Потому что тебе и надо быть потише, миленький, – прошипела Фифа и схватила его второй рукой. – А то я тебе глотку вскрою.

Берт смотрел ей в лисьи глаза, еле сдерживая дрожь от злости и страха. А вот ОН почему-то совсем не злился и не боялся. Наоборот, только рад был такому резкому сближению.

“Чума бы сам ей глотку вскрыл.”

– Я тебе сам глотку вскрою.

Брови Фифы поползли вверх. Она помолчала, глядя ему в лицо. Берт положил руку ей на запястье. По телу разлился жар.

– Дорасти сперва, миленький, – Фифа опустила его и отошла. – Иначе табуретку подыскать придется.

Она направилась дальше по улице, Носик – за ней, а Берт мельком опустил глаза, будто умоляя ЕГО угомониться и слечь. Но ОН даже не думал. Тогда Гилберт оттянул штанину и пошел за Фифой. По телу еще бегали мурашки.

– Буду потише, если перестанете звать меня “миленьким”, – сказал он, когда догнал ее напротив парфюмерной лавки.

– Для этого надо будет настоящую кличку получить. А пока кроме “миленького” ничего нет.

– И как ее получить?

– За заслуги. Ты, говоришь, из карманов воровал?

– Ага.

Они дошли до оживленного базара, и Фифа остановилась. По бокам стояли палатки, а перед ними роился народ. Где-то клекотал петух.

– Покажи, – Фифа указала взглядом на толпу возле лавки мясника. Под навесом на крюках висели разделанные оленьи и свиные туши, в тазики на полу с них текла кровь.

– Что? Подрезать у кого-то кошелек?

– Да, показывай.

Гилберт стал изучающе разглядывать горожан, в основном их котомки, пояса и карманы. В Корроле часто цепляли кошельки к ремням, и тут тоже такие были. Стояли много стариков и всяких дряхлых оборванцев с оттопыренными карманами. Берт заметил, как у одного такого на поясе висело даже два кошелька. Скорее всего, один с монетами, другой с ключами. Отличить – раз плюнуть.

– Выбрал? – спросила Фифа.

– Да, вон тот старикан с двумя кошельками, – Гилберт указал пальцем.

– Нет, выбери другого. Мы у бедных не воруем.

– Как Гильдия Воров? – с тихим восторгом уточнил Берт.

– Да, нас Седой научил. Говорил, что если нищего обчистить один раз, ты не сможешь обчистить второй. Невыгодно это, понимаешь?

– Ага. Тогда…

Он снова стал бегать глазами по толпе. Заметил женщину, одетую достаточно прилично – с такой же пестрой чалмой, какая была у хозяйки купален, в платье ядовито-горчичного цвета с красной накидкой. К поясу у нее крепилась небольшая сумочка с заклепкой. Женщина вытягивала шею, чтобы разглядеть туши над головами других покупателей.

– Вон та, в желтом платье.

– Сойдет, – кивнула Фифа и взяла Носика на руки. – Мы посмотрим.

Гилберт выдохнул и пошел к толпе. Раньше он подрезал только у пьянчуг, которые валялись в отключке или еле соображали. Но Гаф говорил, что с обычными людьми работать надо так же, только аккуратнее – спрятаться за полем обзора, надрезать карман острой заточкой крест-накрест или снизу в углу, представить, что пальцы у тебя веревочные, и вытянуть добычу.

Еще напоминал, что женщины могут быть более чуткими и что “глаза у них на затылке бывают”. Гилберт редко подрезал у них, потому что в тавернах упивались в основном мужчины.

Он приблизился к женщине и встал у нее под боком. Стал притворяться, что так же пытается разглядеть что-нибудь под навесом мясника, а сам снял с пояса заточенный нож-крючок (такими мошкара обычно подсекала кошельки и иногда называла его просто крючком). Берт украдкой глянул на женщину: она все так же всматривалась на прилавок, а потом поворачивалась к подруге и что-то ей говорила, оживленно тыча пальцем на продавца. Гилберт оглянулся по сторонам и увидел, что остальной народ занят тем же. В окружении людей было душно и пахло потом. Сердце у Берта затрепыхалось, а во рту стало кисло.

Рука с ножом приблизилась к сумке. Лезвие легко скользнуло по коже, оставив гладкий полукруг. Надрез открылся, как безгубый черный рот, и показал язык – оттянутый монетами мешочек. Берт затаил дыхание, прижал крючок к ладони мизинцем и безымянным пальцем, а остальными вытащил кошелек и сунул себе под ремень спереди. Он выдохнул и попятился.

Фифа прижимала к себе Носика и смотрела на него с недоброй улыбкой. Берт подошел и показал на кошелек.

– Видала?

– Ладно, ладно, – хихикнула Фифа и перевела взгляд на толпу.

Женщина в желтом платье пощупала сумочку. Ощутила, как она исхудала и полегчала, опустила глаза и стала бешено шлепать по ней ладонью. Ее подруга запричитала, а она бешено завертела головой по сторонам. Обе начали кричать на хаммерфеллике, пихая соседей. Народ недоуменно оглядывался. Фифа спустила Носика и потащила Гилберта прочь.

К палаткам уже неслись два стражника. Обе женщины размахивали руками и ругались, указывая на всех подряд. Тогда стражи стали рыскать по толпе и расспрашивать. Гилберт и Фифа оглядывались на них, когда бежали к арке в свой квартал.

– Покажи, сколько там! – Фифа остановилась в тени дома и протянула руку к кошельку.

Берт достал его и развязал шнурок. Внутри позвякивали монеты, их грани выступали под кожей. Кошелек казался круглее и тяжелее, чем те, что он подрезал у пьяниц в Корроле. Гилберт раскрыл горловину и заглянул внутрь. Септимы плотно лежали друг к дружке и поблескивали.

– Сто, думаю, точно есть, – он взвесил кошелек на ладони.

– Неплохо, миленький, неплохо. Даже отлично.

– Не называй меня так!

– Потерпи, пока кличку дадут. Покажи ножик.

Берт поднял вторую руку с крючком, прижатым к ладони.

– Он называется крючком. Пацаны иногда называли подрезание “подкрючиванием”.

Фифа взяла заточку и провела пальцем по закругленному, как коготь, лезвию.