Робер Дж. Гольярд - Безобразная Эйвион, или Сон разума

Поначалу такая одежда, или, скорее, её отсутствие, сильно смущала Эйвион, и она непроизвольно прикрывалась руками, заходя на рынок или в лавку к лекарю Дахилу, но вскоре привыкла. Здесь на неё никто не обращал внимания.

Главное – не поднимать головы, не смотреть прямо на свободных арканов, уступать им дорогу, и не забывать кланяться, вжимаясь в горячие известняковые стены домов, когда мимо проносится колесница со старшей женой шейна Гази, или проплывает паланкин с высоким чиновником из верхнего города. И не важно, есть ли у тебя бусы или сандалии. Один раз Эйвион была свидетельницей того, как наказали женщину, оказавшуюся недостаточно проворной для того, чтобы быстро отскочить в сторону. На её шее висела целая связка ожерелий, но их сорвали в мгновение ока и швырнули в пыль; завывающую от ужаса служанку сбили с ног и потащили к ближайшей площади. Её колени в кровь раздирались о мостовую; её обнажили полностью и хлестали кнутами из воловьей кожи до тех пор, пока бездыханное тело не обвисло на позорном камне подобно старой змеиной коже.

Поначалу Эйвион мыла и стирала всё, что скажут, выбивала пыль из многочисленных циновок и ковров, драила полы и поливала цветы. Работы хватало, но нельзя сказать, что особенно тяжёлой и обременительной – в доме господина Тар’иика имелось много слуг. За это время она тысячу раз вспомнила совет Ивора – послушание и ещё раз послушание, многократно убедившись в его правильности. Леность, воровство и прочие провинности здесь не прощали, и об этом свидетельствовал позорный камень на нижнем дворе, а под господской частью дома находилась подземная тюрьма.

Спустя несколько месяцев Эйвион первый раз выпустили из дома, доверив несколько монет, с наказом купить изюма и миндаля. Тщательно пересчитав сдачу, Фаиза одобрительно хмыкнула, и с той поры время от времени стала посылать её по другим делам.

Эйвион быстро выучила арканский язык – не очень хорошо, но достаточно, чтобы понимать, – и, кроме того, умела считать, и Фаиза высоко оценила это умение. Среди рабынь такие способности встречались крайне редко, а свободным женщинам Морского народа полагалось быть неграмотными, ибо их назначение от рождения состояло лишь в одном – стать чьими-то жёнами.

Но не у всех. Насколько поняла Эйвион, татуированные с головы до ног моряки составляли в Морском народе отдельную касту. Они жили, ели и спали на своих кораблях с треугольными парусами, и среди матросов и шкиперов, как говорили, есть даже женщины.

На улице приходилось закрывать лицо повязкой, и Эйвион очень была этому рада. Однако вскоре она заметила, что её обезображенное лицо не вызывает здесь особых эмоций – это был просто ожог, а не какая-то Вилова печать, да и о тёмном боге с таким именем в Гази не знали ничего. Её подруги – а Эйвион тесно сдружилась с двумя девушками своего возраста, Айят и Салимой, – жалели её, и иногда рассказывали о могущественных сахуру , волшебниках из М’раала, что на острове Элькин, якобы способных исцелить любую немощь.

– Но нам туда не попасть, – с сожалением всплеснув руками, сообщила Айят, высокая, ростом с Эйвион, смуглая девушка с очень красивой фигурой. – Никто и никогда не отправит к сахуру простую рабыню. Да и, говорят, женщинам в М’раал вообще дорога закрыта, а если кто посмеет, того сжигает небесный огонь.

Сам Гази был большим городом с крепостью на вершине горы, и одновременно – островом, где-то в Южном Море. Говорили, что к востоку от города до самых Синих гор простирается густой лес, а за ними нет ничего, кроме бескрайнего океана. Спустя какое-то время Эйвион решилась спросить, как бы мимоходом, о том, где находится Корнваллис, но в ответ Айят и Салима только пожали плечами. Они ничего не слышали о таком королевстве, и по вечерам с изумлением внимали рассказам Эйвион о странных белых хлопьях, что сыплются с неба, об озёрах и реках, скованных льдом – в здешних краях зимы не случалось вовсе, – и, замирая от ужаса, просили ещё и ещё раз рассказать о страшных гархах, утаскивающих людей в темноте ночи.

– Говорят, – задумчиво произнесла Салима, – на острове Баррак есть такие. Они похожи на огромных ящериц, только с крыльями. Они живут в горах, и солдаты шейна день и ночь сторожат ущелья.

– А я слышала, – тут же добавила Айят, – что раз в год им приносят жертвы. Двенадцать девушек со всего Морского народа…

* * *

Эйвион быстро вскочила с кровати – это, скорее, была не кровать, а простой деревянный лежак, с тоненьким тюфяком, набитым шерстью. В её маленькой комнатке с белёными глиняными стенами, кроме кровати, имелся ещё небольшой стол и табурет; вход занавешивался длинной полосатой циновкой. А на стене – о, чудо! – висело большое стеклянное зеркало. Немного мутное, но это было самое настоящее стеклянное зеркало, судя по потрескавшейся от старости раме, давным-давно, ещё до её рождения, привезённое из-за Восточного моря. Это был подарок господина Тар’иика за невероятное умение Эйвион хотя бы немного облегчить вечные боли в его ногах.

Это оказалось нетрудно: в Озёрном Лугу Эйвион всегда с глубоким вниманием следила за матушкой Маргет, которая долгими вечерами что-то постоянно толкла в ступке, или варила в медном котелке.

Однажды лекарь Дахил, сухонький старичок в халате до пят, чуть занемог сам, и Эйвион велели принести от него лекарство господину Тар’иику. Понюхав украдкой содержимое глиняного сосуда, она робко предложила свои услуги, но не самому Тар’иику – её в господские покои не допускали вообще, – а его жене Зурифе, ещё молодой, привлекательной и доброй женщине. Та обещала подумать, и уже на следующий день Эйвион проводили на мужскую половину. С того момента – уже почти три месяца, – она готовила господину лечебную мазь, сначала каждодневно, а потом, когда боли стали не такими постоянными – время от времени.

Эйвион зажгла бронзовую лампу, на скорую руку ополоснула лицо водой из кувшина, расчесала волосы, завязала юбку – в доме носить платок было не обязательно, – и, вооружившись крохотной щёточкой, принялась подводить брови и глаза чёрной краской из масла и чернильных орешков.

Вместо Эйвион получилась Эйша – так на здешний манер произносили её имя.

Она придирчиво осмотрела своё отражение в зеркале – господин Тар’иик любил чистоту и аккуратность, – и немного расправила ниточки бус на груди.

За те без малого полтора года, что она провела в Гази, её тело почти избавилось от подростковой угловатости, бёдра чуть расширились, оставшись, однако, узкими и стройными, а груди превратились в округлые упругие холмики. Почти безупречные, если не считать родинки под левым соском. Раньше почти незаметной, но жаркое солнце Гази проявило это тёмное пятнышко. Даже не родинка, а что-то вроде родимого пятна в виде крошечной загогулины.