Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

У жаркого камина ее ждала купальная кадушка с ароматной водой. Пока Маргарита блаженствовала, Тини расчесывала ее волосы.

«Если бы Ортлиб не успел меня поцеловать, то что тогда? – думала Маргарита, нежась в теплой водице и прикрывая от удовольствия глаза. – Можно было бы заново провести венчание? О таком я еще не слышала. Надо будет спросить епископа Камм-Зюрро. И поцеловала ли я Ортлиба в ответ? Я ничего уже не чувствовала… Ну, душой и сердцем я точно ответила на поцелуй… – успокоила она себя. – Раз сам епископ признал нас мужем и женой, значит, так оно и есть».

Но дурные мысли упорно лезли в ее голову. Дожидаясь мужа, сжавшись в комок на огромной кровати его бывшей супруги, она опять начала тревожиться. И эта кровать, и лектус, и диковинный шкаф из гардеробной будто не принимали ее: другая женщина, их настоящая хозяйка, когда-то с явным воодушевлением выбрала эти вещицы для собственного семейного счастья, а вовсе не для новой госпожи Совиннак, явившейся на всё готовое и присвоившей себе чужое. Единственной родной вещью для Маргариты в этой спальне было зеркальце, подаренное дядюшкой. Даже тонкую, шелковистую сорочку, что она надела для первой близости с супругом, кто-то неизвестный заказывал у белошвейки – и упорно всплывало холодное лицо Дианы Монаро. Раскаты грома за окном усиливали гнетущее чувство: порой грохотания небес казались взрывами пороха, казались звуками войны.

«Буря завсегда значает приход нечисти», – шептала в голове Маргариты Петтана из хлебной кухни, а она вспоминала Блаженного, скакавшего на алтаре.

«Меч Лодэтского Дьявола бьет на́сквозь самый крепкай доспех, – влезла тощая Майрта, – и всё оттого что сей злодей точит его человечьей костью. И тока костью красивой женщи́ны. Он сперва насильничает над ею, а засим ей, ель живой опосля самых срамных утех, режет ляжку и рвёт кость! И несчастная мрет, узря, как он точит свойный меч. И чем краше́е женщи́на, тем егойный меч острее – колдовство!»

Неожиданно алые бутончики роз с портьер и стен почудились пятнами крови на снегу – вся спальня и кровать будто бы стали забрызганными кровью. Маргарита перевернулась на другой бок, пытаясь не думать о том, что лодэтский варвар, уж если не демон, то точно продавший душу Дьяволу человек с колдовскими серебряными зубами (чудовище в черных доспехах, на черном коне, с черной собакой и с черной женщиной!) войдет в Элладанн и исполнит пророчество из грязных стишков Блаженного: надругается над ней, а затем, наверно, заточит свой невероятно острый меч, пронзающий насквозь рыцарские доспехи, костью девчонки в красном чепчике.

Наконец послышался шум в коридоре, и двери приоткрылись. Градоначальник появился в зеленой тунике и в привычной черной токе на голове. Он сел на кровать рядом с Маргаритой, удивленно смотревшей на его головной убор.

– А, это… – проследил ее взгляд Ортлиб Совиннак. – Я пугать тебя не хочу. Сниму, когда свечу погасим…

Он немного помолчал.

– Герцогу Альбальду угодить было непросто, – хмуро изрек он. – Вовсе не просто… А вот заслужить наказание легко… Я ослушался его, и он мне на всю жизнь свой знак оставил… Чтобы я не забывал… Об этом почти никто не знает. Семья только… Даже Шотно не знает.

Маргарита приподнялась выше и села рядом с ним.

– Сними, – попросила она. – Я тоже теперь твоя семья.

Он покачал головой.

– Ты такая красивая… Я боюсь, что ты перестанешь на меня смотреть так, как сейчас смотришь.

– Но я ведь всё равно увижу…

Целуя лицо мужа, она сняла току. Под ней оказалась еще одна тонкая черная шапочка, считавшаяся бельем и давно вышедшая из моды. Ортлиб Совиннак сам ее стянул, после сдвинул волосы и опустил голову, позволяя рассмотреть знак на темени – среди плеши бугрился старый ожог с буквой «А» и мечом на ее завершающей вертикали – печать герцога Альбальда Бесстрашного.

– Не спрашивай, чем я это заслужил, – расстроено и зло проговорил Ортлиб Совиннак. – Я не готов рассказывать.

– Не буду… Посмотри на меня, – тихо попросила мужа Маргарита. Когда он поднял голову, она увидела, что грозный градоначальник испуганно ждет ее отклика. – Это такая мелочь, – прошептала Маргарита и поцеловала его в губы.

Ортлиб Совиннак улыбнулся и повалил ее на постель. Его большие руки, настоящие медвежьи лапы, нежно и ласково сжимали ее, а он сам, медленно и никуда не спеша, наслаждался телом красавицы. Придавленная его весом девушка тонула в этих сильных и мягких руках, желая, чтобы они никогда ее не отпускали. После любви она засыпала с улыбкой, положив голову на широкое, уютное плечо; мужчина погружался в забытье, вдыхая ее запах, лежал опутанный, словно драгоценной сетью, золотистыми русалочьими волосами.

Первый выход в свет

Культурой называли свод правил поведения, приличествующих положению человека. Племяннице скромного лавочника простили бы незнание застольных манер, если бы видели, что она старается вести себя негрубо. «Ведь эта бедолага не имеет должного воспитания, да и ненужно оно ей вовсе в ее лавке», – так милостиво думали люди, знакомые с Культурой. Но снисхождения к быстро разбогатевшим дельцам из «новых домов», патриции из облагородившихся «старых домов» уже не имели: высмеивали их подражательства аристократам, броские выходы в свет и стремление пустить пыль в глаза, например, роскошным пиршеством, «хотя сами еще вытирают руки о скатерть». Супруге градоначальника, как раз представительнице «нового дома Элладанна», конечно, тоже не извинили бы огрехи в поведении – и лет через двадцать ей бы припоминали все нелепости, допущенные в юности.

Кроме утонченных манер от дамы света требовалось умение поддержать беседу, прибегая к аллегориям при обсуждении неловкостей, но при этом ясно донося свои мысли, дабы ненароком не быть понятой превратно. Маргарита с удивлением узнала, что если мужчина «носит зеленую шляпу», то супруга ему изменяет, а если «почил в цветах», то не умер, а отлично развлекся, добившись всего, чего хотел. Выражение «надеть зеленые башмаки» говорило о распутстве, «купание в текучей воде» означало мимолетную связь, «прогулки по лугам» – плотские отношения, «увязнуть в болоте» – пасть в преступный разврат, «подарить кувшинку» – соблазнять даму, «принять кувшинку» – поддаться соблазнению, «убить единорога» – потерять девственность, «зажечь в спальне свечи» – пригласить супруга на близость. Саму близость как только не именовали: и «греметь цепями», когда она происходила между супругами, и «поесть вишни», и «сложить вместе две половины яблока». Женские половые органы сравнивали с цветами или фруктами (персиком, мушмулой), мужские – с оружием или инструментами труда, семя – с молоком. Слово «любленик» всего лишь подразумевало дорогого друга, а «любовник» было неприличным, и его подменяли выражением «близкий человек»; или, чтобы не оставлять двусмысленности, в кругу друзей можно было тихо сказать «интимус». Беременность вуалировали фразами: «поднять пояс на платье», «носить свободные одежды» или «пребывать в надежде». Если дама хотела омыть тело в одиночестве, то сообщала супругу, что ей сперва нужно «полить сад» или «отдохнуть среди роз и лилий». Хозяйка дома приглашала дам в уборную, предлагая взглянуть на что-либо в своих покоях, например, полюбоваться видом парка из окон. Если дама сама с той же целью удалялась из общества мужчин, то сообщала им, что проведает слуг, детей, подруг или сделает что-то еще, лишь бы те не догадались об истинной потребности ее отлучки. Чаще всего благоречивые особы говорили, что пойдут молиться. Все эти тонкости Маргарите разъясняла «наставница Культуры» весьма почтенного возраста: с самым серьезным выражением на строгом лице она просвещала неопытную супругу градоначальника, а та едва сдерживала смех и подозревала, что многие выражения уже давным-давно устарели – по крайней мере, Ортлиб Совиннак аллегорий избегал и предпочитал всё называть, хоть и в рамках приличий, но своими именами.