Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

«Дочь моя, – ответил он ей тогда. – Ты всё делаешь верно: страдаешь и каешься. Человек – греховное существо, но твоя мука ведет тебя через страдание к очищению. Это верный путь к Богу и подходящее мироощущение для траура, однако по окончании срока скорби эти мысли должны тебя покинуть, как покинет душу твоего супруга память о прежней жизни. Всему на Гео есть свой конец, даже страданию. Излишняя печаль способна перерасти в потерю надежды, в сомнения и неблагодарность Создателю, – в Порок Уныния, к которому Луна и так предрасположила твою плоть, а значит, и разум. Ты должна благодарить Нашего Господа за дар нового союза и верного служения будущему супругу в послушании ему и в покорности его желаниям. Сними траур к Осенним Мистериям и возрадуйся Божией милости на великом праздновании, а грех лукавства я прощаю тебе без наказания – ты заслужила очищение искренним раскаянием».

После этих слов совесть юной вдовы окончательно угомонилась, и та со спокойной душой отдалась мечтаниям о супружестве с градоначальником.

________________

С первого же дня, как Маргарита вернулась в зеленый дом Ботно, она к полудню приходила в лавку к дядюшке, где они вдвоем лицезрели выступление розовой принцессы – хлопали ей, а куколка крутилась, посылала им поцелуи и, уезжая в свой замок, приседала на прощание. Эта забава не надоедала ни дяде Жолю, ни его племяннице. После зрелища, Маргарита, привыкшая за время жизни с Марленой, каждый день, в час Веры, читать молитву, заставляла дядю поступать так же, ведь он ограничивался короткой похвалой Богу и благодарностью за то, что лавку и этой ночью не сожгли да не обокрали. Но побеждала не Маргарита. Хитрый дядюшка Жоль нашел строки в Святой Книге о Судном Дне перед Возрождением, где было написано, что заставлять себя поститься и молиться без душевной искренности – лишь делать хуже.

«Зато правдивая и горячая признательность во часу Веры, – добавил он, – угодит Нашему Господу побольше́е, чем бубнеж псалмов из молитвослову».

Свои доводы дядюшка Жоль подкреплял конфетой и предлагал испить цветочного завара, чтобы проникнуться счастьем перед вознесением хвалы. Всего за десять дней он взял верх над сладкоежкой-племянницей, а затем развратил и Филиппа – к такой молитве подросток с удовольствием присоединялся и желал бы молиться еще чаще.

Возвращение Маргариты в дом дяди совпало с небывалым интересом городской стражи к Безымянному проезду, но Жоль Ботно тем не менее спал с топором, а на ночь выносил из лавки все наливки и аптечный товар. Его жена впервые радовалась храпевшему на сеновале деду Гибиху. В Элладанн, по словам дяди Жоля, «какого только сброду не понабёгло из Нонанданну»: даже бандиты, даже самые мерзкие из грабителей, «миродёры», предпочли держаться подальше от Лодэтского Дьявола – от того, для кого нет ничего святого. Со дня на день в Нонанданне готовились к штурму города, но враги не атаковали и не уходили из соседнего Тронта. Объясняли это страхом лодэтчан и ладикэйцев перед войском Лиисема, да вот почему-то всё больше и больше людей оставляли Нонанданн, укрепленный, словно неприступная скала.

Покидали и Элладанн. Рынки на четверть опустели; торговцы на них «всё миродёрили, всё драли цену́ на жизня́нные товары» – так гневно говорила Клементина Ботно, теперь продававшая ведро воды аж за три регна. С улицы незадачливых лавочников пока что съехали лишь косторез с дочерью, но по другой причине. Та же вездесущая тетка Клементина прознала, что в довершение всех несчастий Гелни понесла от «проходимца» и скрывать этот позор уже не удавалось. Более того, соседи злословили, что раз понесла, то «насильство» – никакое не «насильство», и раз Гелни «отворилась органа́ми», то ей понравилось, значит: отбивалась она неискренне. Дядюшка Жоль назвал это бреднями сильван, а тетка Клементина, что случалось нечасто, с ним согласилась. И оба они не сомневались, что косторез с дочерью, уехав из Элладанна, поступили верно, ведь житья им не дали бы. Маргарита же подумала, что отныне никогда не будет грешить неблагодарностью к Богу, ведь всегда есть кто-то, кому еще хуже, чем ей, и этот кто-то может быть так близко – как оказалось, рядом жила еще более несчастливая девчонка.

За исключением неожиданной бдительности городских стражников и оплаченных градоначальником учителей, ничто иное не намекало на то, что он помнит о своей невесте. Маргарита его ждала, ждала и когда совсем было расстроилась, он впервые появился в зеленом доме Ботно. Случилось это утром одиннадцатого дня Воздержания, в день его рождения. Ортлиб Совиннак суховато общался в гостиной, но его глаза ласково смотрели на девушку, сидевшую перед ним в черном платье и черном платке, с розовыми от волнения щеками и с радостью в зеленых глазищах. Едва градоначальник и Маргарита прошли в беседку, тон мужчины изменился. Во дворике по-прежнему висели простыни, отстиранные теткой, у колодца разлеглось корыто, зато лоза одела сетчатую ограду крыльца в зелень, нарядила ее виноградными гроздьями.

– Я и не знала, что у вас, господин Совиннак, день нарожденья, – сказала Маргарита. – Я бы приготовила подарок…

– Ты мне его и так сделала, – взял он девушку за руку и усадил ее рядом с собой на соседний табурет. – Твои щеки, – пояснил Ортлиб Совиннак и нежно дотронулся до одной из них, а Маргарита сильнее покраснела. – Только правильно говорить «день рождения»… – поправил он невесту, что запылала еще ярче, уже от стыда. – Этот цвет надо назвать «маргаритовым», – тихо рассмеялся градоначальник.

– Извините… – тихо ответила она. – Госпожа Шотно учила меня говорить правильно, и я стараюсь… Я запомню про «рождение». А краснею я, потому что мой гуморальный сок – кровь. В высшей точке горячести…

– Мой гумор тоже скорее кровяной, но еще и желчный. И тоже в высшей точке горячести. Когда-то и я сильно краснел… Так давно это было… Я был рад избавиться от этого свойства, но в тебе оно мне нравится – не теряй способность краснеть подольше, очень прошу. И когда-то я тоже говорил «нарождение», вместо «рождения». Я тебя поправил вовсе не в укор. И прошу, обращайся ко мне, как я к тебе, на «ты».

– Я вас… тебя, – несмело подчинилась просьбе Маргарита, – я ждала тебя раньше.

– Я не собирался появляться в первой триаде, чтобы не давать повода для грязных сплетен… Но не смог выдержать – решил, перед тем как мой дом наводнят лгуны и лицемеры, немного себя порадовать. Со второй триады я буду появляться чаще, стану ненадолго заходить по медианам и дням меркурия, после Суда, а когда ты снимешь траур, тогда уж перестанем таиться. Ты за это время… можешь и передумать, – внимательно смотрел на девушку грузный градоначальник. – Мне сегодня пятьдесят три стало – я старше тебя на тридцать девять лет – шутка ли? И я не красавец, я старый и я недобрый… и я не самый достойный из мужчин… и не такой богатый, каким могу показаться.