Роман Куликов - Ведьмы Погибшей Империи

Тоже улыбнувшись, древняя ведьма, обведя свою перекосившуюся хижину откровенно саркастическим взором, признала:

–Да, твоя правда, Маруша. Мои хоромы не так-то уж и велики. Да и то, – куда мне терема-то резные? Для меня одной, если честно, так и этого лишку. Давно бы в пещерку недалёкую ушла бы жить. Да вот, привыкла за два-то века уже. Да и на печке зимой люблю понежиться.

Карпуша, слушавший последнюю часть этого разговора очень внимательно, спросил:

–Бабушка, а ты дитёв в печке пекла?

Улыбнувшись красными дёснами, древняя ведьма задала встречный вопрос:

–А что это тебя это так заинтересовало-то? Или хочешь, чтобы я и тебя в ней запекла?

На что мальчишка, поначалу задумавшись, активно замотал головой:

–Не-а, не хочу. Просто мне родители говорили, что меня в детстве Маруша в печке пекла. Вот мне и интересно стало, – а ты так делать умеешь?

Потрепав мальчугана по покрытой веснушками щеке, хозяйка леса наставительно произнесла:

–Эх-х, малец! Этому умению каждая ведьма в первую очередь учится. Некоторые хвори только так их детишек изгнать и можно. Я даже и таких больших, как ты, в печи опекала. Так что, если захвораешь, милости прошу. Я, хоть и давно этим не занималась, всё же это дело отлично помню. Всю болесть из тебя выгнать смогу. Правда, для этого мука нужна. А я зерна не сею, хлеба не пеку. Вот, только кашу варю. Но мне для неё крупу люди добрые приносили. А теперь, видать, и каши мне больше не есть. Видно, придётся на грибы – ягоды переходить.

Карпуша, явно желая утешить давшую им приют ведьму, посоветовал:

–Можно ещё и орехов запасти! Я вот их очень люблю. Только их и ел бы.

Засмеявшись, древняя ведьма снова потрепала мальчишку по щеке:

–Эх-х, малец! Когда-то и я их любила. Да с тех пор много времени прошло. Теперь мне их не разжевать. А ты грызи, Карп, у тебя пока ещё зубы-то целы.

Маруша поспешила перевести разговор на первоначальную тему. Укоризненно глядя на Карпушку, она, покачав головой, приказала:

–Вот ты первый за уборку и возьмёшься! Ишь ты, заботливый какой выискался! Иди-иди, нарви полыни для веника! – Она посмотрела по сторонам, откуда на неё в ответ были устремлены взгляды сверкающих весельем юных глаз. – Да и все остальные – тоже хватит сиднем сидеть! Быстро, – за дело все! Надо же нам хоть как-то за гостеприимство, за хлеб-соль отблагодарить! Бегом!

Впрочем, последнее её приказание оказалось совершенно излишним. Дети, кажется, только и ждали возможности сделать для ведьмы хоть что-то хорошее в ответ на всё то добро, которое увидели с её стороны.

Глядя вслед выбегающим из лачуги детям, древняя ведьма не смогла сдержать улыбки. И, после того, как её юные гости, все до единого оказались за порогом, с какой-то даже завистью посмотрела на Марушу:

–Хорошо тебе, милая! Дорого бы я дала, чтобы свои пятьдесят лет вернуть! Тогда я тоже о детях заботилась. А теперь!..

Ведьма не стала договаривать. И Маруша так и не выяснила, что же именно мешает древней ведьме проявлять заботу о людях и теперь. Правда, насколько ей известно, точно такое же поведение свойственно многим ведьмам, прожившим хотя бы век-полтора.

Спрашивать же об этом Маруша не рискнула, полагая, что это может не понравиться хозяйке леса. А вскоре вернулись дети, неся веники из полыни и листьев репейника. И подняли в лачуге такую пыль, что обеим женщинам пришлось торопливо покинуть помещение.

–За колдовство, направленное против армии солдат Свободных Штатов, суд вынес решение о казни через публичное сожжение на костре. Приговор будет приведён в исполнение немедленно. – Нарядно одетый, обильно припудренный человек, с парика которого прямо-таки осыпалась мука, свернул прочитанную им бумагу и с плохо прикрытой злобой посмотрел на прикованную к столбу, испуганную молодую женщину. – Хочет ли приговорённая что-нибудь сказать напоследок?

Женщина, который только несколько дней назад исполнилось двадцать два лета от роду, всё ещё, видимо, не до конца веря во всё происходящее, испуганно посмотрела на толпу, собравшуюся на площади исключительно ради того, чтобы посмотреть, как будут сжигать живого человека. Всё ещё надеясь на то, что все эти люди, кажущиеся такими добрыми и порядочными, всё же передумают, она покачала головой, отчего её светлые, цвета соломы волосы ласково погладили хрупкие плечи и упругую грудь, затянутую в тёмное платье. При этом вьющиеся пряди волос коснулись и покрытых ржавчиной звеньев цепи. Правда, даже прикосновение настолько прекрасного проявления божественной воли, как невесомые, воздушные пряди волос молодой, полной сил женщины, не смогли заставить цепь распасться на части. И та, кого приговорили к столь страшной и мучительной смерти, как сожжение заживо, так и осталась крепко прикованной к столбу.

Всё ещё глядя на собравшихся людей с высоты помоста, под которым «заботливый» палач сложил довольно-таки большую стопу дров, женщина тихо, скромно, как говорила и всегда, произнесла:

–Нет, мне нечего больше сказать. Всё, что я хотела, я сказала вчера на суде. Вы совершаете большую ошибку. Я же просто хотела помогать людям. А те, кого мне пришлось наказать, хотели сделать со мной такое, за что их следовало бы посадить в тюрьму. Или же казнить вместо меня.

Удовлетворённо кивнув, что приговорённой женщине показалось крайне странным, неестественным в данной ситуации, богато одетый человек сказал:

–Ну, тогда пора привести приговор в исполнение. – Он посмотрел вниз, на человека, держащего чадящий факел. – Палач, приступай!

Правда, палач всё же не стал торопиться. Он всё же дождался, пока человек покинет помост. И, как только тот, торопливо сбежав по грубо сколоченным ступеням, оказался внизу, палач приблизился к сложенным вокруг пронзающего помост столба дровам. Минута – и те начали радостно, сухо потрескивать, пожираемые набирающим силу пламенем. Палач торопливо отошёл в сторону, явно не желая разделить участь бедной молодой женщины.

Дым, вначале не слишком густой, очень быстро превратился в упругий, взвивающийся к небу плотный поток. Женщина, всё ещё не до конца веря во всё происходящее, попыталась найти сочувствие в глазах собравшихся на площади людей. Но всё, на что наткнулся её отчаянный, полный безмолвной мольбы взгляд, оказалось лишь любопытство и откровенное злорадство со стороны тех, кого она знала все последние десять лет жизни.

При этом в памяти женщины отчего-то всплыло воспоминание о том, как она впервые встретила некоторых из тех, кто сейчас с таким жадным любопытством смотрит на её казнь. Тех, кто в числе первых переселился в этот город, некогда принадлежавший её народу.

Почти десять лет назад, как только большинство взрослых мужчин покинули граничившие с землями кочевников города ради спасения части Империи на западе, подвергшейся нападению со стороны братьев по крови, но не по вере, и началось вторжение уже в её восточные пределы. И именно тогда этот город, носивший ещё имя Мары, как и многие другие в то время, оказался завоёван. И как раз после этого, предварительно уничтожив всё оставшееся мужское население приграничных земель (как правило – стариков, подростков, а также оставшихся земледельцев и ремесленников) и продав большинство женской половины захваченного в плен народа в рабство, здесь и поселились те, кто с таким удовольствием сейчас наблюдает за мученьями молодой женщины. Последней из тех, кто когда-то являлся хозяином этого города. Хозяином домов, в которых теперь живут те, кто их уничтожил.