Сергей Самаров - Пепел острога

Волкодлачка обогнала кавалькаду всадников, когда кони и лоси уже приближались к поляне, где оставили в шалаше раненого десятника Велемира. Там сейчас горел непонятно зачем разведенный громадный костер, замеченный сотней издали. Оборотень пробежала в темноте мимо Овсеня, лишь коротко на него глянув. И даже лось Улич, и другие лоси и лошади сотни как будто смирились с тем, что волчица кружит рядом, и не шарахались от нее. Хотя, может быть, животные лучше людей умели разбирать, настоящая это волчица или нет, потому и перестали бояться, хотя оборотней обычно вся живность переносит не лучше, чем настоящих волков. Однако там, где говорят инстинкты, с человеческим разумом найти ответ трудно, и потому Овсень и не пытался его найти. Животные разберутся лучше…

Сотник хотел даже окликнуть волкодлачку, но как окликнуть, не знал. В самом деле, если сам сотник думает, что это его дочь, то назвать при всех волчицу Добряной было бы, по крайней мере, странно. Да и не исключено, что Овсень ошибается, и это вовсе не Добряна. Это могла бы быть даже сама Всеведа, хотя Всеведа держалась бы ближе к мужу, чем к жениху дочери. Это могла быть любая из женщин Куделькиного острога, таким образом попытавшаяся убежать от врагов. Это могла быть даже сестра матери Велемира, которая тоже слыла, как и Всеведа, ведуньей и часто приходила в дом сотника, чтобы с женой его посидеть над старинной книгой. Читать книгу могла только Всеведа, владеющая трехрядным письмом, но она читала тихим шепотом для двоих, потом вместе обсуждали это. Таким образом, сотник мог ошибиться, принимая волкодлачку за другого человека, обратившегося в волчий образ. Не ошибался Овсень только в одном – волкодлачка хорошо знала человеческий язык, и именно славянский язык, и прекрасно понимала, о чем говорят люди, хотя сама и не могла ничего сказать им. И подтверждением тому служил предмет, который она несла в зубах, стремительно направляясь прямо к шалашу. Это был шаманский бубен сирнанина Смеяна. Смеян говорил, что ничего не может сделать без бубна, что ничем помочь десятнику стрельцов не может. И именно тогда волкодлачка убежала. И теперь вот возвращается, задохнувшаяся от долгого бега, к шалашу, чтобы вручить бубен шаману. И все, как сотник понимал, только для того, чтобы Смеян попробовал поднять Велемира на ноги. Это не забота о шамане, это забота о стрелецком десятнике, которого любила Добряна и чьей женой она должна была бы стать этой осенью, в обычную пору свадеб.

Вопрос с волкодлачкой предстояло решить, и решить его хотелось бы на месте. И сотник, кажется, даже видел пути решения этого вопроса.

Но другая мысль, постепенно формируясь, беспокоила Овсеня гораздо сильнее. А что, если волкодлачка все же Добряна? Спаслась и от смерти, и от плена… Но есть ли это спасение? А что, если Добряна стала волкодлачкой навсегда, безвозвратно? От такой думы опять ощущался в груди ветреный и колючий холод и приносил тоску, вызванную щемящей жалостью к дочери. Она – волчица с человеческим разумом, каково-то ей себя такой ощущать?.. Жених – человек, у которого человеческая жизнь впереди, и она это понимает, и любит его прежней человеческой любовью. Что ждет их, и его и ее, если все это правда?..

О подобном повороте даже думать было больно. Никто, даже сам Овсень, не осудил бы Велемира, выживи он после такой страшной раны, поправь здоровье и найди он себе через какое-то время новую невесту, обзаведись он семьей, когда Добряну найти не сможет. А сама Добряна будет в это время в лесу сидеть, мерзнуть под луной и думать о своем суженом. За ней будут охотиться, ее будут гнать люди и собаки, а она будет о Велемире думать… Может и он сам случайно среди охотников оказаться, а стрела Велемира не знает промаха. Тогда Добряна вернется в прежний образ – оборотни всегда в прежний образ возвращаются после смерти… Или даже не так страшно все будет, пусть в доме у отца она останется, который приютит, согреет, накормит и обласкает ее, или даже в доме у того же Велемира, если Велемир ее приютит. И какие чувства будет испытывать волчье сердце от человеческих мыслей?.. И каково ей будет смотреть на окружающую жизнь, если эта жизнь для нее уже недоступна, если ее чья-то воля и обстоятельства выбросили за круг и оставили там наблюдать за близкими любимыми людьми. Думать об этом было невыносимо, и самому хотелось выть по-волчьи, хотелось хоть что-то сделать, хоть как-то попытаться изменить положение вещей. Но как изменить – этого Овсень не знал, хотя верил, что, окажись сейчас здесь, рядом с ними, жена его Всеведа, она смогла бы что-то сделать, она всегда могла что-то сделать и знала, что следует делать. Значит, Всеведу следует спасать срочно, тогда и Добряна будет спасена. И все силы, всю жизнь свою Овсень готов был отдать этому, еще и не будучи точно уверенным, кто все-таки прячется под личиной волкодлачки.

При этом Овсень понимал, что, окажись волкодлачка не Добряной, а кем-то другим, эта же тоска, о которой сейчас он думал, другого человека коснется. И другую девушку или женщину, ставшую волкодлачкой, тоже коснется. И в любом случае это будет большим горем.

Именно с такими мыслями подъехал сотник со своими воями к шалашу, рядом с которым горел небольшой костерок. А на другой стороне поляны большим кругом полыхало крадо.

Оставленные здесь два воя вытирали пот с мокрых лбов. Они сняли доспехи, сняли плотные верхние одежды, что носятся под доспехами, и оставались в одних рубахах, но и рубахи у них промокли от нелегкой и не очень приятной работы.

Овсень все понял, когда рядом с шалашом увидел кучу скандинавских доспехов и оружия, что сняли вои с диких грабителей.

– Смеян заставил? – спросил сотник.

– Смеян… – устало ответил один из воев. – Говорит, если не сжечь тела, то их духи станут навьями [81]и начнут преследовать всех, кто окажется поблизости. А сжигать их велел безоружными, чтобы духи в наказание за содеянное такими и остались в верхнем мире. Мы послушались. Острог вот, когда отстроим, не слишком приятно будет рядом с дикими навьями жить. Хоть с оружными, хоть с безоружными. Пусть горят и с дымом уходят подальше.

Овсень кивнул и спрыгнул с лося.

– Как Велемир?

– Спит. Шаман с ним рядом уснул. Он поперву вместе с нами дикарей к кострищу таскал, но утомился быстро. Стар. Слаб. Спина не держит. Мы его и отправили в шалаш.

Сотник пару мгновений помедлил, потом спросил все же:

– А… А моя… волкодлачка?

– Прибежала. Недавно только в шалаш нырнула. Кто она?

Овсень недолго подумал, потом решился. Все равно открываться придется. Но не вздохнуть не мог. И только после вздоха сказал не вполне уверенно:

– Боюсь, одна из моих дочерей. Скорее всего, старшая… – сказал с болью от комка в горле.