Анатолий Дроздов - Хозяин дракона

Улыба не удержалась и похвасталась подарком соседке по торгу, пожилой, рябой Цыбе, торговавшей пряниками. Улыба с ней дружила.

– Не одной тебе дарит! – хмыкнула Цыба, впечатленная – по всему было видать! – подарком. – Служанке своей тоже купил…

Улыбу как обухом по голове ударило. Не поверив – соседка могла солгать от зависти, – она сбегала к золотых дел мастеру, тот подтвердил: брал сотник серьги серебряные и золотые. Серебряные девице сам в уши вдевал. Кузнец стал говорить, что платил за серебряные отрок сотника, но Улыба не слушала. Служанку сотника она помнила тощей и худенькой: побиралась с братом на торгу. Когда Некрас взял их к себе, Улыба даже похвалила: нищие не запросят много, за корм будут служить… Некрас в ответ только улыбнулся. Знать бы тогда, чему! Спустя время Улыба увидела бывшую нищенку и не узнала: девица поправилась, покруглела и гляделась гожей. Уже тогда ревность кольнула Улыбу: живет с Некрасом под одной крышей! Но сотник исправно приезжал вечерами, и Улыба отбросила дурные мысли.

– Проверила? – спросила Цыба, когда Улыба вернулась от кузнеца. – Дарил серьги девке, Цыба лжу не скажет. Чего не дарить, коли серебра полон мех? Мне слуга воеводин сказывал: Некрасу десять гривен в месяц отсыпают! Мне хоть раз бы столько!.. Еще сказывали, он Оляте – помнишь его? – гривну подарил. Сестре его – серьги! Вот кому надо служить…

С торга Улыба вернулась сама не своя. Десять гривен! Не в год, а в месяц! Некрас ездит к ней лето, значит, получил уже тридцать гривен! За такие деньги можно купить целую весь – и не одну… Коли в твоем владении весь – ты боярин! Жена твоя – боярыня… Боярыни не работают – слуг хватает. Всего-то трудов: появиться на торгу и указать пальчиком белым на шелка или парчу, что понравились. Слуги шелка в дом отнесут, платье сошьют… Сиди потом на крылечке в новом платье, присматривай, чтоб слуги не ленились, да мед-пиво попивай! Но кто станет той боярыней? Улыба или девка с конопушками на щеках?

Когда вечером явилась вдова из Городца и попросила хлеба, Улыба не сдержалась. Она увидела еще одну женщину, не старую, красивую. Ее сотник тоже одаривал. За что?.. Улыба обругала незваную гостью, выгнала за ворота, а после сгоряча побила Гойку – впускает кого ни попадя! Злоба душила ее. Улыба не могла дождаться Некраса, а когда тот пришел, дала волю словам.

Улыба видела, как меняется лицо сотника от ее попреков, и в какой-то миг подумала: поступает неверно. Следовало не кричать, а расспросить, что и как? Вдруг и вправду наветы? Но слишком много было пережито в тот день…

Когда Некрас ушел, Улыба не огорчилась: вернется! Кто бы ни были ее соперницы: конопатая служанка или вдова дружинника из Городца – им с ней не сравниться. Дружинники князя Ростислава на нее заглядываются, даже Святояр как-то подмигивал. Воевода! Возьмет вот и заглянет вечерком…

Только ночью, ворочаясь в холодной постели, Улыба со страхом поняла: Некрас не вернется. Он другой. Он не похож на дружинников, которые на нее заглядываются. Даже на Святояра она могла бы крикнуть – и тот бы простил. Поругался бы, но оттаял. Некрас не простит.

Подумав так, Улыба заплакала. Горько, как не плакала ни разу в своей жизни…

– Он не такой, как другие наемники, – сказал Святояр, провожая взглядом удалявшуюся охоту. – Много их видел, княже… Не похож.

– Чем? – сердито спросил Ростислав, опуская поводья. Собаки подняли тура, жаль бросать гон.

– Всем! Не так ходит, не так говорит, не так держит себя…

Ростислав хмыкнул.

– Кто в наемники идет? – спросил Святояр, делая вид, что не услышал. – Сын дружинника, сын боярина обедневшего, а то и смерд… Народ подневольный, привык подчиняться. Старшего уважают, кланяются низко… Этот держится гордо.

– Значит, князь? – усмехнулся Ростислав.

– Случается, и князья служат, – согласился Святояр. – Когда у отца детей много, а земель – едва повернуться. Бывает, со стола князя собьют, ищет себе место… Но княжич не таится, рассчитывая место в дружине повыше занять, серебра больше выторговать. Этот о родителях молчит, а повадки княжеские. Слуге гривну серебра, как ногату, бросил! У нас богатый пожалеет.

– Варяги золотом швыряются! – не согласился Ростислав. – Сегодня получат, а завтра пропьют, в корчме продуванят.

– Не похож он на варяга! По-нашему говорит без запинки, читает и пишет. Ряд, что ему на службу положил, не только прочел, но и дописал свое.

– Боярский сынок, рос при монастыре…

– В монастыре рос, так в бога бы верил!

– Некрещеный?

– Не знаю, каким богам молится, но в церкви его не видели.

– Поганый?

– Те на капищах ночами собираются, тайно. Некрас ночи у бабы своей проводит. И военное дело знает так, как никто из наших. Поганых ему не учат.

– Не доверяешь, значит? – усмехнулся Ростислав.

– Сомневаюсь… – вздохнул воевода.

– Что ж ратовал за него?

– Нельзя смока другим отдать.

– Где он сейчас? – вздохнул Ростислав, поднимая глаза к небу. Святояр тоже глянул вверх, будто змей должен был вот-вот появиться. Но не появился, и князь с воеводой опустили глаза долу.

– Грамоты разослал? – спросил Ростислав.

– Три дня тому.

– Пойдет на нас Святослав?

– Непременно. Такую обиду да снести!

– Устоим?

– Со смоком, княже, я против варягов устою. А их даже ромеи страшатся.

– Будет ли смок?

– Будет! – твердо ответил тысяцкий.

– Гляди!.. – сказал князь, подбирая поводья.

– Гляжу! – отозвался воевода. – Ты, княже, коли Святослав одолеет, земли теряешь, но на столе останешься. Будешь жить-пировать. Мне же головы не сносить. Не простит Великий обиды…

Ростислав молча тронул каблуками бока коня и поскакал вслед удалявшейся охоте. Святояр еще раз глянул на небо и затрусил следом…

Женить княжича не успевают… Четверка вороных, упираясь ногами, тащит сани по голой земле. Летом на санях не ездят, но обычай суров: независимо от времени года покойника к кладбищу везут на них. Огромная толпа валит саням вслед. Впереди дружина на конях и при оружии, но вся, как один, простоволосая. Шапок нет ни на ком, даже на священнике. Плач, рыдания, стон… В гробу на санях – человек в богатых одеждах и с серебряными от седины волосами. Князь Петр Звенигородский, отец Ивана…

Приехавший из Галича епископ служит панихиду, он же читает духовную покойного. Громко, перед плотно набившей собор толпой. Брови епископа сдвигаются к переносице:

– Аще объявляю княжича из дальних земель именем Иван, а по прозвищу Некрас, сыном своим младшим, вторым после единокровного моего Ивана. Заповедую тому Некрасу служити моему Ивану верой и правдой, быть ему опорой в кручине и радости, на брани и в пиру. А князю Ивану, сыну своему первому, заповедую почитать Некраса, как брата своего старшего, и слушать советов его разумных…