Анатолий Дроздов - Хозяин дракона

– Ты много воевал? – спросил Олята.

– Больше, чем хотел.

– А лет тебе сколько?

– Двадцать три.

«Всего-то? – удивился Олята. – Не слишком-то старый…»

– Ты шить умеешь? – в свою очередь, спросил Некрас.

– Батьки учили.

– Ватага не скоро вернется, будем нагрудник смоку мастерить. Прежний мал.

– Оляна поможет! – сказал Олята.

– Работа мужская. Воловью кожу кроить да шилом колоть – это не полотно. Куда с ее пальчиками? Они у нее тоненькие.

«Ишь, разглядел! – удивился Олята. – Когда? Вроде и не смотрел в ее сторону».

– Мы будем колоть, она ремешки в дырки продергивать, – предложил. – У нее ловчее выйдет. Кашу Нежана сварит.

– Ладно, – неохотно согласился Некрас.

«Когда на сечу полетим, возьмет с собой? – подумал Олята. – В войске проку от меня мало: любой враз зарубит, а вот на смоке пригожусь».

Олята хотел спросить об этом Некраса, но постеснялся…

Тень заслоняет вход в мою конуру. Поднимаю глаза: старик. Полотняный саккос до края коротких коричневых сапог, плащ из толстой шерстяной ткани с меховым подбоем. Зима, холодно… Я знаю этого старика, видел в доме эпарха [5]. Он входит туда утром и выходит вечером. К поясу гостя прицеплена бронзовая чернильница, на боку – кожаная сумка. Писец, чиновник…

– Хайре, рус! – говорит он звучным, приятным голосом.

От неожиданности я немею. С каких это пор императорские чиновники здороваются с рабами?

– Хочу спросить тебя, – продолжает он, словно не заметив моего удивления, – это правда, что русы носят нож в сапоге?

– Да, господин!

– Как вы крепите их? Нож может поранить!

– Пришиваем изнутри ножны.

– Они не мешают ходить?

– Мы делаем их из мягкой кожи, а голенища наших сапог не прилегают плотно.

– Ты хорошо говоришь по-ромейски, – замечает он. – Бывал ранее в наших землях?

– Нет, господин.

– В городе ты недавно, – он поднимает брови. – Хочешь сказать, успел выучить?

– Старался, господин.

– Не называй меня господином! – морщится он. – Я служу у эпарха, но ты принадлежишь басилевсу.

– Как же мне звать тебя?

– Как, как?.. – Он морщит лоб и вдруг смеется: – Не знаю.

Улыбаюсь. Он забавный, этот старик.

– Ты сделаешь мне ножны? – он указывает на сапог.

– Покажи нож.

– У меня его нет.

– Тогда не смогу.

– Закажу кузнецу. Может, посоветуешь, какой?

– Для чего нож?

– Ну… – Он смотрит испытующе. – Ваши для чего?

– Убивать.

– Мне для того же.

– Не поместится: у твоего сапога слишком короткое голенище.

– Да? – он задумывается. – Мне не потребуется длинный.

– Коротким не просто убить.

– Смотря кого! – возражает он.

– Люди сопротивляются, когда их режут.

– Этот не будет.

Он смотрит пристально, и я вдруг понимаю…

– Тогда тебе нужен… – Я черчу пальцем на крышке стола. – Если б господин дал мне кусок пергамента…

Мгновение он изумленно смотрит, затем лезет в сумку. Роется, достает обрезок. Подойдет: нож поместится в натуральную величину. Кузнецу останется только примерить… Он ставит на стол чернильницу, протягивает перо. Я расправляю пергамент, обмакиваю перо и осторожно веду им по мягкой коже. Он смотрит из-за плеча.

– Странный нож! – замечает, когда я протягиваю рисунок. – Лезвие треугольное – как плавник акулы, оно шире рукояти и короткое…

– Чтоб перерезать жилу, достаточно.

– Где резать? Здесь? – Он показывает запястье.

– Можно и здесь. Тогда умирать будешь медленно.

– А если захочу быстро?

– Тогда тут! – Я касаюсь шеи. – Сонная артерия. Сто ударов сердца – и уснешь! Навсегда…

– Как ты сказал? Сонная?

– Да, мой господин!

– Покажи!

Я беру его ладонь (она маленькая и сухая) и прижимаю к своей шее.

– Чувствуешь, господин?

– Да! – кивает он. – Значит, сто ударов?

– Возможно, скорее. Скажи кузнецу, чтоб не делал накладки. Я обмотаю рукоять кожаным ремешком. Она будет тонкой и не натрет тебе ногу, в то же время не выскользнет из руки.

– Хайре!

Он забирает пергамент и уходит. Назавтра является и кладет на стол нож. Кузнец сделал его точно по размеру и закалил сталь. Нож пружинит в руках и отменно заточен. Не только артерию, палец отрезать можно.

– Кузнец сказал: такие ножи заказывают лекари – ими удобно открывать кровь. Ты лекарь, рус?

– Нет, господин!

Я смазываю рукоять рыбьим клеем, затем медленно и плотно – виток к витку – оборачиваю тонким ремешком. Гость садится на убогий топчан, служащий мне постелью, и внимательно смотрит. Закрепляю конец.

– Дай! – он протягивает руку.

– Испачкаешься, господин! Клей не подсох!

– Чепуха! – Он берет нож, примеряет к руке. – Ты прав, рус, держать удобно.

– Теперь сними левый сапог!

– Почему левый?

– Потому что ты – левша.

– Я пишу правой! – возражает он.

– Нож брал левой. Оружие берут, как сподручнее.

– Ты зорок, рус! – бормочет он, снимая сапог.

Кусок выделанной кожи приготовлен мной заранее. Прикладываю нож, очерчиваю шилом, затем пришиваю ножны с внутренней стороны голенища. Он наблюдает молча.

– Примерь, господин!

Старик надевает сапог, прячет оружие, затем несколько раз достает и возвращает его на место.

– Пройдись!

Он послушно ходит по каморке.

– Не трет?

Он качает головой, лезет в сумку и кладет на стол монету.

– Это много, господин!

– Мне лучше знать! – хмыкает он. – Я не собираюсь дарить тебе золотой, рус. Возьми номисму, сходи в корчму к толстому Арсению и принеси кувшин вина. Скажи: это для спафария [6]Георгия, не то нальет кислятины. Не забудь лепешки и сыр. Сдачу оставишь себе.

…Вино отдает мускатом и корицей, оно густое и терпкое.

– Прошлогоднего урожая! – замечает Георгий, ставя кружку. – Арсений – жулик! Думал, обманет, добавив пряности. Я взыщу!

Я молчу: вино мне кажется необыкновенно вкусным. Не помню, когда пил. Георгий отрезает сыр, бросает в рот, жует.

– Свежий, коровий, выдержанный… Пожалуй, не буду взыскивать.

Я согласен: сыр тает во рту.

– Как зовут тебя, рус?

– Иван.

– Иоанн… – Он усмехается. – Ты хоть знаешь, варвар, чье имя носишь? Апостол, евангелист, любимый ученик Христа. Любил Господа ревностно и горячо. Когда Матфей, Марк и Лука написали свои евангелия, он сказал: «Они написали о Христе – человеке, а я напишу о Боге…» Слыхал об этом, Иоанн?

– Да, спафарий!

Смотрит недоверчиво. Я прикрываю глаза, мысленно переводя текст на ромейский. Кажется, так…

– В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…

В глазах его изумление.

– Ты умеешь читать, Иоанн?

– И писать.

– Я понял это, когда ты чертил на пергаменте – перо в руке лежало привычно. Пишешь по-славянски?

– По-ромейски не могу. Знаю ваши слова, но букв не ведаю.