Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь

— …я имел счастье не столь давно беседовать с казаром Баатой и его неповторимой сестрой. Вы не поверите, она нашла между мной и вами некоторое сходство.

— О, неужели? — встрепенулся кагет. — Ее высочество мне льстит!

— Позвольте с вами не согласиться. — Валме снял с рукава приставшую пушинку. — Ее высочество льстит мне…

Окровавленные туалеты обоих дипломатов и тела под копытами казаронского жеребца и кобылы виконта придавали беседе особую пикантность, но Робер был не в состоянии наслаждаться ситуацией. Шум схватки откатывался все дальше, а они стояли и болтали.

— Лошади уже отдохнули, — бросил Иноходец. — Нужно возвращаться в бой.

— Зачем? — удивился Валме. — В непосредственной близости убивать больше некого, а разбежавшихся отловят и без нас. Эпинэ, у вас, случайно, нет при себе печенья? Понимаете, я как-то не подумал о Котике. Вы знали его как Готти, это дипломатическое имя…

— Печенья?!

— Наша общая знакомая говорила, что вы носите печенье для своей крысы.

— Клемент ушел… С сородичами.

— Значит, он больше Креденьи или Рафиано, чем Эпинэ. Поверьте, так лучше для всех, и в первую очередь для самого Клемента, ему не придется оспаривать первенство у левретки.

— Виконт, если вы не хотите…

— Не хочу и вам не дам. Успокойтесь и подумайте о чем-нибудь приятном. О погоде, об отдыхе, о вашей даме…

Было уже совсем тихо, а сбитый пух летал и летал. И еще лез в нос; наверное, поэтому в нем и защекотало.

— Мы дошли, — сказал Робер такому незнакомому Валме. — Вы понимаете?! Мы дошли!

400 год К. С. 18-й день Летних Молний

Дороги сплетались, как змеи, пожирая то друг друга, то самих себя, дороги были длинны и полны тревоги, но сегодня тревога истаяла. Люди из Марагоны сказали, что путь свободен, — враги остановились, и поэтому ожидался праздник.

— Нет, — поправила названная Юлианой и улыбнулась. — Нет, Мелхен, праздник будет потому, что надо поблагодарить лето и встретить осень. Еще не твою, но в будущем году ты наденешь браслет, уж об этом мы с Куртом позаботимся.

Мэллит опустила глаза; спорить с роскошной она не могла и не хотела. Слишком много пришлось бы объяснять той, что исполнена простоты и счастья, будто лучшая груша — сока. День за днем гоганни четыре раза по четыре выслушивала, как нареченная Юлианой впервые увидела того, кого называла Куртом и кто был ее луной и солнцем, водой и хлебом, ароматным цветком и сладким плодом. Жена воина и мать многих детей, она желала такой же судьбы и Мэллит, не понимая, что значит ступить на облако и упасть в грязь. Небо роскошной было истинным, небо недостойной — отражением тропы Кабиоховой в зловонной луже.

Да, нашлись те, кто протянул упавшей руку, девушка помнила каждого и молилась за всех. Юлиана объяснила, что талигойцев с бергерами защищают Создатель и очень много святых, они добры, но не любят недомолвок и обилия слов. Трясясь в повозке, засыпая на постоялых дворах, вступая на доски паромов, гоганни упорно твердила про себя имена своих защитников и спасителей. Это было очень трудно — просто перечислять, но так решил Создатель. Мэллит представила его себе, сильного и быстрого, с глазами из голубого льда и неподвижным лицом. Создатель походил на того, кого называли бароном Райнштайнером, хотя имя его было Ойген, а звание — генерал.

Гоганни помнила, как Райнштайнер обрывал непонятливых, и говорила с похожим на него богом по правилам. Она просила защитить принцессу Матильду, герцога Эпинэ, сержанта Дювье, генерала Карваля, полковника Придда, вице-адмирала Вальдеса, капитана Джильди, баронессу Вейзель и генерала Вейзеля, ничего про них не объясняя. Детей Кабиоховых недостойная тоже просила, стала просить после встречи с тем, кто при жизни звался Енниолем. Отринь бывшую Залогом ее кровь, разве нашли бы ее, освобожденную первородным?

Достославный из достославных и юноша в странном платье знали, что грядет беда, и хотели, чтобы ее отвели, но ничего не могли. Они потеряли тень и сами стали тенями, а тень не помнят, не слышат, не понимают.

Будь Мэллит счастлива и любима, она бы ночами спала, целуя во сне свою любовь, но боль чутка, как лисица, она услышала зов.

Достославный из достославных говорил, девушка пыталась его понять, но кто поймет туман и кто его удержит? Девушка старалась запомнить, чтобы передать мудрым, но до них было так далеко! Роскошная не понимала, но обещала, что ее Курт найдет ответ; она везла Мэллит к нему, но им мешала война.

У города, чье имя было слишком длинным, чтобы его повторить, солдаты с усталыми глазами сказали, что дальше ехать нельзя. Юлиана заговорила с офицером как жена генерала Вейзеля и получила в спутники сержанта, высокого и желтоволосого, с круглым розовым лицом. Их повезли вдоль реки, чьи берега поросли высокими, подобными свечам цветами. Мэллит любовалась сотканными летом коврами, но радость была хрупка, словно стекло, а новости, что настигали путников, крушили, подобно молотам.

— Это ужасно, — сказала роскошная, выслушав старика в кирасе и с шарфом того же цвета, что и свечи-цветы. — Это ужасно и невозможно, но дриксов пустили в Марагону! Курт, должно быть, вне себя, я даже представить не могу, что он скажет маршалу, но, дорогая моя, нам придется повернуть.

— К морю? — испугалась Мэллит. — Я не могу… Я поклялась рассказать…

— В Хексберг прекрасный воздух, но даже он будет отдавать дриксами! — Лицо баронессы Вейзель стало грозным. — Можешь не сомневаться, я спрошу Курта, как такое могло произойти. Маршал стар и нездоров, но куда смотрит регент?! Мы не для того брали Гельбе, чтобы «гуси» плескались в Хербсте! Что ж, едем через Нойвид.

И они ехали, а дриксы оказывались всюду, обрывая дорогу за дорогой, как в дурном сне. Нареченная Юлианой была полна гнева и тревоги, а Мэллит… Мэллит каждую ночь ждала достославного или его молодого спутника, но к ней никто не приходил.

Девушка смотрела то на луну, то во тьму и не знала, есть ли еще у столицы талигойцев месяц, неделя, день… Гоганни не обременяла спутницу жалобами и вопросами — та и так стремилась к цели, забывая о своем чреве. Однажды это едва не обернулось бедой. Роскошная пролежала шесть дней, и Мэллит сидела рядом, чувствуя, как утекает время. Если б девушка могла отыскать дорогу сама, она бы сбежала к тем, кому задолжала больше, чем отцу и отцу отца, но леса Марагоны были слишком похожи, а люди в малиновых поясах — несговорчивы. Суровые, они чтили генерала Вейзеля и потому слушали роскошную.