Андрей Посняков - Земля Злого Духа

Поглядев на небо, Ондрейко Усов задумчиво почесал бородку и улыбнулся: ночка-то спокойно прошла, слава Господу! Еще немного – и надо окликнуть караульщиков, разбудить казаков, как только покажется истинное, родное, солнышко – а того уж недолго осталось ждать.

Как всегда ранним утречком, еще не наступила жара, от озера тянуло прохладой, и на душе почему-то было так спокойно, словно бы Ондрейко находился сейчас не бог знает где, а дома, в деревне, – примерно как в месяце июле отправились с мужичками за рыбой. Усов прикрыл глаза, невольно вспоминая недавнее прошлое – как тащили сетями улов, как, блестя чешуей, валились в лодку серебристые рыбины, как…

Что-то задрожало вокруг! На спокойной воде озера вдруг появились волны – отошли, ударились в другой берег, вернулись… А ветра, между прочим, не было, стояла полная тишь!

Вот снова что-то дрогнуло… потом еще раз… и – опять.

«Земля дрожала, Господи!» – осенило Ондрейку.

Неужто здесь земля трясется, как, говорят, бывает иногда в Персии или еще в каких землях? Тогда надо поскорей поднимать казачков, как бы не…

Вот снова… нет! Это совсем на землетрясение, на «трус земляной» не похоже! Скорее, напоминает чьи-то тяжелые шаги… словно какой-то великан ломится лесом! Неужто и в самом деле великан? Тогда в глаз ему из пищали…

Господи!

Молодой казак поднял глаза и замер, лишившись дара речи! Над лесом, над вершинами высоченных кедров, вдруг показалась приплюснутая, словно у ящерицы, голова на длинной змеиной шее.

И шаги… шаги! Вот от чего землица дрожала – от этого чудища!

С треском упали поваленные деревья, из-за кустов показалась огромная, десятка в полтора саженей, туша на четырех толстенных ногах, напоминавших колонны языческого храма, изображение которого Ондрейко как-то видал на фреске в одной из церквей.

– Люди, люди, вставайте! – выскочив из шатра, завопил проснувшийся Силантий.

Закрестился. Увидев огромное чудище, которое, верно, было не свалить и пушкой… Впрочем, смотря как стрелять!

– Пушкари – к дальним стругам, – распорядился быстро отошедший ото сна атаман. – Заряжать пушки и фальконеты…

А поздно уже было заряжать!

Не обращая внимания на казаков, чудовище, раздавив попавшийся на пути струг, медленно спустилось в озеро и, довольно заурчав, принялось обгладывать ветки росших рядом с водою деревьев.

– Герр капитан, пушки заряжены! – подбежав, шепотом доложил Штраубе. – Ждем приказа.

– Ждите. – Иван потрогал пальцами шрам. – Может, и не придется еще пальбу устраивать, похоже, уходит чудище.

Огромная зверюга и в самом деле неспешно потащилась, ступая по дну, обгладывая по пути ветки. Не брезговала и осокой, и тростником, и папоротниками…

– Тоже – коровища! – прижавшись к Ивану, прошептала Настя. – У нас, в Усолье, Параскевы Пятницы храм, высо-окой, так эта чуда – с него! Уж никак не меньше. А хвостище-то, хвостище-то – ох! Хорошо, что оно на нас не бросилось, видно – мирное. Ходит себе по бережку, травку да листья жует…

– Это ж сколько такому жратвы надобно! – машинально обняв девушку, Еремеев прижал ее к себе, словно стремясь защитить ото всех напастей. – Да ладно жратвы, он струг наш раздавил, не заметил.

– Все время жует, смотри-ка! – осмелев, дивились казаки.

– Такую-то утробу попробуй прокорми!

– Интересно, мясо-то у него вкусное?

– Должно быть, как у стельной коровы.

– Шея-то, верно, нежная, да и огузок… А вот хвостище, думаю, жестковат.

– Ну, так это на холодец токмо.

Туша чудовища скрылась за излучиной, а голова на длинной шее еще долго маячила, то поднимаясь, то опускаясь. Жрала!

– Ох, спаси, Господи, – перекрестившись, вздохнул Афоня. – Видно, многонько тут таких. У них тут это… пастбище. Отче! А не есмь ли то апокалиптический зверь, число которого в Писании указано?!

Отец Амвросий недовольно покачал головой:

– Нет – тако мыслю. Был бы то библейский зверь – мы б так не стояли. Пожрал бы всех, потоптал ножищами, хвостом бы разил! А этот… что ж – ест себе травку, пасется.

– Интересно, каковы ж у него пастухи?!

– Мыслю, он сам по себе, дикий.

– Так тут и стадо таких, может?!

– Может, – охотно согласился священник. – А может и не быть. Тут и одной-то такой зверюге едва прокормиться – вона, обглодано все. Ох ты Господи… А ну, казаче, помолимся-ка во избавление!

Все опустились на колени и молились до тех пор, пока над вершинами кедров не показалось родное холодное солнышко. Казаки молили Христа, язычники же – своих богов, и никто не мешал другому.

– Господи, Святый Боже…

– Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…

– Великий Нум-торум…

– О, Я ерв, хозяин земли…

– Мир-суснэ-хум, слава тебе…

– Пэдара ерв, хозяин леса, спасибо тебе за то, что не дал стать пищей чудовищу!

– Колташ-эква, мать сыра-земля…

– Богородица, Пресвятая Дева…

– Аминь…

– Аминь.

– Аминь!

…Отремонтировать поврежденный огромной зверюгой струг не представлялось возможным – вся корма оказалась раздавленной в щепки, – поэтому казаки просто распределили пушки и припасы по другим судам да, взявшись за весла, с осторожностью тронулись в путь, выглядывая по берегам подходящую – идущую к злому солнцу – протоку.

– Таких чудищ их охотники и раньше видали, – переговорив с Аючей, доложил атаману Маюни. – Только издали. И сразу бежали к большой воде: где прохладно, где камни – туда чудовища не суются, там им холодно и есть нечего, да-а.

Выслушав, Еремеев махнул рукой:

– Ну, это мы и сами знаем. Ох, чую – совсем уж недолго нам осталось, совсем! Доберемся до идола златого, домой вернемся, а там…

Что касается этого «а там», то сие в голове у молодого атамана и у большинства его казаков было подернуто некой загадочной дымкой, сквозь которую проступали лишь самые размытые очертания того, чего бы хотелось, чтоб было. Ну, землицы, конечно, само собой – поместьице от Строгановых… уж верно, не поскупятся! С другой стороны, золотишка в достатке имея, можно и самому землицы прикупить, хоромы выстроить да жить себе, поживать, добра наживать! Ну и служить, без службы-то скучно. Землицу лучше в издолье раздать, в исполу – пущай кто хочет берет, крестьянствует, а уговоренную часть урожая – хозяину, Ивану свет Егоровичу, не псу какому-нибудь безродному – из детей боярских! Уж тогда-то поднимется род… Дети пойдут, внуки… Ох ты ж – для внуков-то еще обжениться надо! Тем более есть на ком… Вот, Настена, краса кареглазая, прикипела к сердцу сильно, другой и не надо вовек! И что с того, что из посадских людишек с Усолья? Кто ее нынче в Усолье помнит-то? Да и Иван там жить не собирался. И батюшка ее покойный, Колесов Стефан, не телеги делал, а… Пущай из обедневших дворян будет – хоть так, кто что узнает-то? Да-да, пусть не боярышня, пусть дворянка, особого в этом зазору нет. Ах, славно все выйдет, славно! Господи… совсем забыл: она ж полоняница, из полона татарского высвобождена – о том многие казаки рассказать могут, на каждый-то роток не накинешь платок! Хм… полоняница… Это, конечно, не красит. Однако и что с того? Тут дело не в жене, а в муже! Коль столь важный человек – атаман целый, помещик богатейший – полоняницу бывшую в жены взял, значит, он за нее ответственен, значит, чиста она, а кто думает иначе – для того сабелька вострая есть. Уж кого-кого, а собственную-то супружницу Иван защитить сможет. Так и будет все, сладится обязательно, и осталось-то всего ничего – идола златого забрать да капища колдовские порушить!