Сергей Шведов - Грозный эмир

– По моим сведениям, благородные шевалье, графиня Констанция и барон де Руси обвенчались четыре года назад. Пока этот брак хранится в тайне, но в случае смерти юного Боэмунда патриарх Рикульф, старый и надежный доброжелатель Глеба, именно его объявит новым графом Антиохийским. И сделает он это по трем причинам: во-первых, коннетабль хороший полководец, не раз проявлявший свой дар в сражениях, во-вторых, у него три сына, а, следовательно, будет кому наследовать власть в случае необходимости, в-третьих, это, пожалуй, самое важное как для Рикульфа, так и для папы Гонория, барон де Руси лютый враг Византии и никогда не признает басилевса Иоанна своим сюзереном. Теперь ты понимаешь, благородный Гишар, почему я предпочту увидеть мертвым тебя, а не Боэмунда?

– Понятно, – буркнул шевалье де Бари.

– Быть может, у твоих покровителей есть какие-то сомнения на сей счет?

– Нет, – покачал головой Рауль де Музон и вопросительно посмотрел на Санлиса.

– Если я тебя правильно понял, дорогой Андроник, – криво усмехнулся Ги, – то Констанция должна умереть раньше своего сына.

– У тебя поразительно тонкий ум, шевалье, – всплеснул руками даис. – Ты схватываешь мои мысли на лету. Но произойти это должно не раньше, чем король Болдуин возвратиться в Иерусалим. В противном случае, он оставит опекуном при юном графе все того же коннетабля. И благородный Глеб в два счета разделается со своими врагами, тем более что он знает нас всех в лицо.

– Но король в ссоре с бароном де Руси, – напомнил Гишар.

– Пустое, юноша, – махнул рукой Андроник. – Благородный Болдуин знает, кто выкупил его из плена и никогда не станет ссориться с людьми, проявившими преданность в трудный для него час. Заметь, дорогой Бари, ни Андре де Водемон, ни Ролан де Музон, ни прочие влиятельные лотарингцы палец о палец не ударили, чтобы вытащить из трудного положения своего сюзерена.

– Я заметил, – хмыкнул даровитый юнец.

– К сожалению, благородный Болдуин человек еще более наблюдательный, чем ты, – вздохнул Андроник и укоризненно глянул на шевалье де Музона. – Эта ссора нужна была ему, чтобы ввести в заблуждение эмира Бурзука и кое-кого из доброхотов в своей свите, которые подумали по наивности, что пробил их час. Король гораздо умнее, дорогой Рауль, чем тебе кажется. Он не позволит втянуть себя в усобицу с самолюбивыми антиохийскими баронами и очень скоро вернется в Иерусалим.

– А как же Бурзук? – напомнил красноречивому даису обиженный Музон.

– Атабек ваша последняя надежда, – согласился с ним Андроник, – но, боюсь, что Бурзук ее не оправдает. Уж слишком он осторожный человек.

Почтенный даис оказался прав в своем прогнозе. Атабек Бурзук подошел к городу Хазерату, полный надежд на победу скорую и решительную, ибо его двадцатитысячная армия превосходила войско крестоносцев едва ли не втрое. Удар, закованных в броню сельджуков был страшен. Франкская стена прогнулось под натиском доблестных мусульман. Атабек уже готовился бросить в тыл крестоносцам свою легкую конницу, когда ему доложили о подходе провансальцев Понса Триполийского. А коннетабля де Руси с двумя тысячами рыцарей и сержантов, дозорные и вовсе прозевали. Лучшие воины ислама, облаченные в двойные кольчуги, главная ударная сила Бурзука, были взяты в железное кольцо и истреблены до последнего человека. Атабеку ничего другого не оставалось, как оплакать их смерть. К Халебу армия Бурзука отступила почти в полном порядке. Да и численно она сократилась всего лишь на четверть. Но и сам атабек, и окружающие его беки отлично понимали, что Восток потерпел новое поражение в борьбе с Западом. И что победа, одержанная королем Болдуином под Хазератом, аукнется новыми раздорами и в Сирии, и в Месопотамии, и даже в самом Багдаде, еще недавно считавшемся несокрушимым оплотом всего мусульманского мира.

Визирь аль-Кашаб был убит возле Железных ворот родного города двумя федави, скрывавшими белые рубахи и алые пояса под лохмотьями нищих. Два кинжала сверкнули на солнце и с хрустом вошли в грудь одного из самых умных людей Востока, ценимого как шиитами, так и суннитами. Это была месть ассасинов за своих единоверцев, убитых на улицах Халеба. Почтенный Тимурташ был бледен как полотно, когда рассказывал убеленному сединами атабеку о жутком происшествии. На лице Бурзука, напоминающем хорошо пропеченное яблоко, не отразилось ничего и только узких карих глазах вдруг вспыхнули злобные огоньки. Атабек собирался в мечеть на пятничную молитву, и Тимурташ счел своим долгом его сопровождать. Ассасинов сын Ильгази не опасался, поскольку не чувствовал за собой никакой вины. А что касается почтенного Бурзука, то атабек облачился в крепкую кольчугу, несмотря на то, что мечеть располагалась внутри цитадели, и до нее от эмирского дворца было рукой подать. Десять преданных нукеров окружили Бурзука плотной стеной, не подпуская к нему даже беков из свиты. Площадь перед мечетью очистили от любопытных еще задолго до приближения атабека. Тимурташ вздохнул с облегчением, входя под своды величественного здания вслед за правителем Мосула. Обширное помещение выглядело пустынным, лишь в самом углу молились два монаха-суфиста, не вызвавших у телохранителей ни малейшего подозрения. А что касается атабека, то он в их сторону даже глазом не повел, и, как вскоре выяснилось, напрасно. Лже-монахи набросились на Бурзука со спины и успели нанести ему удар кинжалом в шею раньше, чем нукеры обрушили на их головы свои мечи. Три тела упали на выложенный мрамором пол мечети одновременно. Одно из этих тел почти мгновенно было подхвачено на руки телохранителями и беками, в числе которых находился и Тимурташ. Увы, атабек Бурзук в их помощи уже не нуждался. Еще одна звезда ислама закатилась на радость торжествующим врагам.

Трудно сказать, кто подбросил благородному Болдуину, мысль о наследнике. Возможно, на него подействовал недавний плен, но, не исключено, что мысль о браке старшей дочери короля Мелисинды принадлежала легату папы Гонория Второго кардиналу Матвею Альбанскому. Он же назвал имя жениха – Фулька Анжуйского, человека немолодого (ему недавно исполнилось пятьдесят) зато опытного в государственных делах. Если это действительно так, то выбор папы и кардинала пришелся по душе только патриарху Иерусалимскому Вармунду, да, возможно, самому королю, который, впрочем, не спешил обнародовать свое мнение. Пылкая Мелисинда высказалась категорически против жениха, хотя ничего не имела против брака. Свои мысли юная красавица не стала таить от благородных шевалье, составлявших королевскую свиту. Благородный Этьен готов был войти в положение девушки, не желающей выходить замуж за человека, не блещущего ни молодостью, ни красотой, но все-таки полагал, что Фульк Анжуйский не заслуживает тех нелестных слов, которые Мелисинда выплескивает на его седую голову.