Сергей Шведов - Пилигримы

– Чего доброго, мы здесь заблудимся, – выразил опасение благородный Робер.

К счастью, его мрачное пророчество не сбылось, король толкнул именно ту дверь, которую следовало открыть, после чего застыл истуканом на пороге. Зрелище, потрясшее Людовика, ничего предосудительного, на первый взгляд, не содержало. Благородная Элеонора в чудном блио из голубого щелка и с роскошной золотой диадемой в волосах с интересом слушала благородного шевалье, стоявшего перед ней в почтительной позе, а в это время Сибилла Фландрская поправляла прическу у зеркала, вставленного в серебряную раму удивительно тонкой работы. Скорее всего, короля огорчил контраст между собственным убогим бытом и той роскошью, в которой буквально купалась его жена.

– Боже мой! – почти простонал Робер. – Какая красота.

– Я удивлен, – разродился, наконец, Людовик, давно заготовленной фразой. – Жена, короля Франции, вступает в союз с нашими злейшими врагами.

– Благородный Филипп де Руси посол моего родственника графа Раймунда Антиохийского, – вскинула подведенные брови Элеонора. – Я удивлена не меньше твоего, государь.

– Речь идет о Мануиле, – поспешил Робер на помощь брату, попавшему в неловкое положение.

– А разве император Византии наш враг? – удивилась королева. – До сих пор его называли едва ли не единственным союзником крестоносцев на Востоке.

– Ситуация изменилась, – буркнул Людовик. – Впредь я запрещаю тебе принимать дары от кого бы то ни было, не посоветовавшись со мной.

– Ты превращаешься в тирана, друг мой, – укоризненно покачала головой Элеонора. – И забываешь о долге мужа и короля.

Людовик побурел от обиды и гнева. Король был молод, ему недавно исполнилось двадцать семь лет, и в силу этой причины умение владеть собой еще не стало одним из его главных достоинств. Он слишком часто, по мнению благородного Робера, терялся в присутствии своей красавицы жены, чем наносил урон не только собственному престижу, но и престижу королевской власти. Следовало раз и навсегда поставить Элеонору на место, дабы не нажить в будущем большой беды. К сожалению, у Людовика на это не хватит ни терпения, ни сил, а потому задачу по обузданию королевы благородному Роберу придется взвалить на свои плечи.

– Шевалье де Руси, прошу вас следовать за мной, – холодно произнес Людовик и, круто развернувшись на пятках, покинул покои своей жены.

Благородный Филипп, отвесив поклон дамам, двинулся следом за королем и его камердинером, а Робер Першский, воровато оглянувшись на дверь, воззвал к обиженной королеве:

– Умоляю, благородная Элеонора, дай мне хотя бы немного воды!

– Ты умираешь от жажды, граф? – удивилась королева.

– Я утопаю в грязи, – воскликнул Робер, – а мои шевалье выглядят как скопище парижских оборванцев.

– Ты рискуешь вызвать гнев короля, – усмехнулась Элеонора. – Горячая вода – тоже дар императора Мануила.

– Пусть Людовик считает мой поступок изменой рыцарскому долгу, но лучше быть чистым шевалье, чем грязным упрямым мулом. Не правда ли, благородная Сибилла?

– Мы редко совпадаем во мнении, благородный Робер, но в данном случае я с тобою полностью согласна.

Граф Першский потратил слишком много времени на собственный туалет, а потому опоздал на совет баронов, созванный его братом королем для разрешения сложной ситуации, в которую попало крестоносное воинство. Робер появился в шатре как раз в ту минуту, когда неистовый епископ Годфруа де Лангр призывал баронов силой вломиться в ворота города, оскорбившего честь и достоинство их короля. Граф Першский терпеть не мог этого плешивого наушника, вообразившего себя Петром Пустынником, и в другой ситуации нашел бы, что ему возразить, но в данном случае ему не хотелось привлекать к себе внимание. Ибо благородный Робер совершил проступок, достойный осуждения в глазах суровых мужей, составлявших цвет Европы, – он помылся, воспользовавшись любезностью своей невестки и басилевса Мануила. И теперь благоухал как роза, что тут же было замечено его соседями. Графу Першскому ничего не оставалось, как спрятаться за широкую спину Филиппа де Руси, спокойно внимавшему красноречивому Годфруа. После епископа слово взял граф Тьерри Фландрский, рослый, коренастый, но далеко уже немолодой человек, перешагнувший рубеж сороколетия. Силой граф обладал воистину бычьей, но умом не блистал. По мнению благородного Робера, которым он шепотом поделился с соседом, лобастой голове благородного Тьерри как нельзя более подошли бы рога, но, к сожалению, среди крестоносцев пока не нашлось человека, сподобившегося наградить графа подобным украшением. Благородный Филипп откликнулся на шутку Робера любезной улыбкой, чем вселил в сердце последнего надежду на участие.

– А что, стены Константинополя действительно так обветшали, как об этом говорит, благородный Тьерри?

– Не уверен, – отозвался на вопрос Робера Филипп.

Зато графа Фландрского горячо поддержал барон Гуго де Лузиньян, громогласно заявивший, что гарнизон Константинополя насчитывает не более десяти тысяч человек, скверно обученных и плохо вооруженных. По лицу короля Людовика скользнула злорадная усмешка, похоже, он уже предвкушал свое торжество не только над императором Мануилом, но и над упрямой Элеонорой. Епископ Нуайонский с сокрушением в голосе объявил, что по имеющимся у него сведениям император Византии заключил союз с иконийским султаном, заклятым врагом христианского мира. Правда, хитрый прелат тут же оговорился, что эти сведения могут быть ошибочными. Зато барон Ангерран де Куси в виновности Мануила нисколько не сомневался и напомнил благородным французским мужам о войне, которую басилевс вел против христиан Антиохии и без того страдающих от мусульманских набегов.

– Кстати, об Антиохии, – спохватился король Людовик, – быть может, нам стоит выслушать мнение шевалье де Руси, который осведомлен о делах Востока гораздо лучше нас.

Предложение короля было встречено гулом одобрения почтенного собрания. Многие, видимо, полагали, что антиохийский рыцарь подольет масла в огонь разгорающегося гнева против коварных византийцев. И поначалу так оно и вышло. Благородный Филипп подтвердил, что состояние константинопольских стен действительно оставляет желать много лучшего. Однако он усомнился в слабости византийского гарнизона. По его мнению, прониары Мануила были хорошо обучены и вполне способны были отразить любой штурм.

– Кроме того, басилевс Мануил не так уж одинок, как это многим кажется, – печально вздохнул шевалье. – В Константинополе много говорят о скифском войске, уже вступившим в пределы Фракии. Так это или не так – судить не берусь. Однако царя скифов я видел собственными глазами и даже имел честь беседовать с ним в приватной обстановке.