Сергей Шведов - Пилигримы

– Султан всегда расплачивается наличными с мамелюками и туркменами, иначе последние бросят его в бою. Кроме того он возит с собой целый обоз наложниц, прекрасных как гурии из мусульманского рая. А также кучу золотой и серебряной посуды, дабы награждать беков и простых воинов, проявивших доблесть в сражении.

– И что с того? – насторожился Хабар.

– В данном случае доблесть проявим мы, а потому с полным правом можем прибрать к рукам всю добычу.

– А ты меня не обманываешь, Филипп? – спросил дрогнувшим голосом благородный Робер.

– Я более двадцати лет сражаюсь с мусульманами, граф Першский, а потому знаю, как их достоинства, так и слабости. Скажи своим шевалье, что на том берегу их ждет не только слава, но и большая добыча. Думаю, в добровольцах у нас отбоя не будет.

Герцог Бульонский проснулся утром в прекрасном настроении. К сожалению, плотно позавтракать ему помешали трубы, загудевшие вдруг по всему лагерю. Граф Блуасский, заглянувший в шатер соседа, вежливо сообщил герцогу, что пикинеры и арбалетчики уже двинулись к реке. Король Людовик призывает доблестных рыцарей присоединиться к отчаянной атаке.

– Но это же безумие, – расстроенно крякнул герцог, никогда не отличавшийся особенной воинственностью. – Сельджуки просто утопят нас в реке.

– И, тем не менее, переправа уже началась, – развел руками граф. – Король приказал нам с тобой прикрыть левый фланг пикинеров.

Герцог Бульонский был потрясен глупостью надменного Капетинга, гнавшего пехотинцев прямо под копья и мечи сельджукских всадников. Стоило только французам ступить в воду, как на них обрушился град стрел. Пехотинцы прикрылись щитами, но урон, по мнению благородного Гийома, все равно был неоправданно велик. К тому же будущее не сулило ничего хорошего, ни пикинерам, ни прикрывавшим их рыцарям. Граф Блуасский приказал своим шевалье и сержантам выстроиться клином, дабы избежать больших потерь, и герцог поспешил последовать его примеру. На противоположном берегу реки скапливались сельджуки Махмуда, скоро там буквально яблоку негде было упасть из-за конских туш и человеческих тел. Герцог Бульонский с ужасом ждал того момента, когда сарацины обрушатся всей своей мощью на несчастных крестоносцев, дабы утопить французскую славу в реке под названием Меандр.

– А где же наш доблестный Робер? – злобно прошипел благородный Гийом. – Самое время ему ударить сельджукам в тыл.

– По моим сведениям граф Першский и пять тысяч добровольцев сегодня ночью переправились через реку, – с охотой откликнулся на его вопрос Анри Блуасский.

– Хотел бы я знать, откуда он набрал столько идиотов! – воскликнул потрясенный Гийом. – Они же утонут в этом сельджукском море, не успев сказать нам последнего прости.

Робер Першский и Филипп де Руси пошли в атаку как раз в тот момент, когда мамелюкская конница стаей коршунов набросилась на пикинеров, едва успевших ступить на чужой берег. Удар сарацин был воистину страшен, но пикинеры, проявив недюжинное мужество устояли. Легко снаряженные туркмены, пытавшиеся с флангов поддержать мамелюков, уперлись в рыцарскую конницу, и не успели уйти из-под удара. Отборные нукеры султана Махмуда, уже готовые ринуться на помощь своим, прозевали удар французов с тыла, и были буквально смяты тяжелой кавалерией. Первыми побежали туркмены, не выдержав удара рыцарей. Благородные французские шевалье прошли сквозь ряды кочевников, как нож сквозь масло, врезавшись сразу с двух сторон в мамелюков, безнадежно застрявших перед ощетинившейся фалангой. Гвардейцы Махмуда, обреченные вести бой, в невыгодных условиях, не только не смогли помочь своим товарищам, но вынуждены были откатиться назад, вслед за убегающими туркменами, открывая спины мамелюков для решающего удара конницы Робера Першского. И удар этот был нанесен. Зажатые со всех сторон мамелюки были истреблены почти начисто, а поредевшая армия Махмуда поспешно уходила в горы, бросая обозы и раненных.

Король Людовик с благочестивым смирением принял посланную ему Богом победу. Чего нельзя было сказать о его брате. Благородный Робер раздулся от спеси до таких размеров, что на него больно было смотреть. Во всяком случае, так утверждали те вожди, чей вклад в победу оказался скромнее скромного. Среди последних герцог Бульонский занимал едва ли не ведущее место. Он так долго выстраивал своих рыцарей, что опоздал к началу битвы. И как следствие, благородный Гийом не поспел к разделу добычи, которую расхватали раньше, чем медлительные бульонцы успели переправиться через Меандр. Зато граф Першский в один день приобрел не только репутацию великого полководца и отважного человека, но и немалый достаток в виде золотой и серебряной посуды. Не говоря уже о монетах, которые вдруг зазвенели в его вечно пустой мошне. О султанском обозе слухи ходили самые невероятные. Число захваченных наложниц достигало в умах растревоженных людей нескольких тысяч. А число денариев – нескольких миллионов. Но если наложниц хотя бы можно было пересчитать, то монеты исчезли без следа, словно их никогда не существовало.

– Смирись, благородный Гийом, – посоветовал Бульонскому король Людовик. – Все в руках Господа. Одним он посылает золото, другим – чистоту помыслов и благостное ощущение своей причастности к Великому Замыслу, далеко не во всем доступному нашему разумению.

В Антиохии ждали победоносного шествия французских крестоносцев по Киликии и были сильно разочарованы, узнав, что король Людовик изменил и маршрут, и способ передвижения. О причине этого решения ходили разные слухи, но, скорее всего, на короля повлияло жесточайшее поражение под Хонами, которое крестоносцы потерпели от сельджуков. По дошедшим до Антиохии сведениям, Людовик потерял более трети своей армии и почел за благо, отойти к византийской Атталии, дабы не искушать судьбу. Здесь крестоносцы сели на суда, чтобы уже в начале марта объявится в устье Оронта. Графу Раймунду пришлось изрядно потрудиться, чтобы в кратчайший срок подготовится к встрече короля Людовика и его благородных шевалье. Количество галер, в мгновение ока заполнивших бухту Святого Симеона, оказалось столь велико, что и сам граф, и благородные антиохийские бароны вздохнули с облегчением. Молва, поспешившая похоронить, крестоносцев, ошиблась – французская армия насчитывала по их прикидкам никак не менее тридцати тысяч человек и по-прежнему оставалась серьезной силой, способной сокрушить любого самого многочисленного врага. От Раймунда де Пуатье требовалось совсем немного – направить мысли Людовика, неискушенного в политике Востока, в нужное для себя русло. Граф Антиохийский очень хорошо осознавал шаткость своего положения, а потому готовился приложить максимум усилий, дабы очаровать французского короля. Для достижения столь благородной цели он привлек своих самых близкий друзей, Пьера де Саллюста, Гишара де Бари и Альфонса де Вилье. Последний был женат на благородной Констанции, дочери Алисы и Боэмунда и числился наследником графа Раймунда. Разумеется, всерьез этого увальня и глупца никто не принимал, что вполне устраивало хитроумного Пуатье. Антиохийские бароны почти в полном составе прибыли в порт. Среди них не было только коннетабля де Русильона и Драгана фон Рюстова. Зато последние прислали в Антиохию своих младших сыновей Луи де Лузарша и Венцелина де Раш-Гийома.