Симона Вилар - Ведьма в Царьграде

– Ты стала христианкой, Елена, ты умерла для жизни грешной и вошла в жизнь духовную, святую.

Сейчас он смотрел на нее без прежней жадной страсти, сейчас он был просто рад за нее.

У алтаря протодиакон, подняв большое Евангелие в золотом окладе, громогласно пропел:

– Прему-у-у-дрость!

И подхваченное всем клиром грянуло медленное:

– «Придите, поклонимся и припадем ко Христу…»

Император подвел Ольгу к образам и первый опустился на колени. Она последовала его примеру, а рядом стал молиться коленопреклоненный патриарх.

Это был торжественный, волнительный и радостный день. Ольга долго не могла опомниться, испытывая столь сильное потрясение, что все происходящее казалось ей каким-то зачарованным сном. Со стороны она казалась величественной и спокойной: сделала полагающийся вклад в храм Святой Софии, наблюдала за обрядом крещения своих людей, даже отмечала, как по-разному на них влияет это священнодействие: кто-то тоже начинал плакать, кто-то сиял радостной улыбкой, кто-то горячо молился, кто-то просто озирался, не зная, что делать дальше. И только потом, когда они вернулись к себе на подворье Святого Мамы, все вдруг стали неожиданно веселы, смеялись, обнимались, ликовали. И тут же начали пировать: выносили столы, наливали чаши, обсуждали, кто что почувствовал. Люди смотрели друг на друга, будто пытались найти в старых знакомых нечто новое, но не находили ничего удивительного и только больше радовались от этого, а потом начинали успокаиваться, говорили уже о насущном, о том, что пора возвращаться домой, пока не налетели осенние шторма, пока еще есть возможность добраться до Руси без опасностей для мореплавания.

Это же надлежало обсудить и Ольге в Палатии на другой день. Но прежде ей надо было сказать Константину то, что посоветовал хитрый и мудрый Полиевкт. По сути, Константин сам должен был догадаться об этом, но он так рвался к цели, что не особенно задумывался о последствиях, возникших после того, как он взялся лично принять Ольгу от купели. Поэтому, прежде чем переговорить с ним, княгиня долго молилась – искренне, с радостью, будто теперь у нее был могущественный советник, который подскажет и проведет мимо всех ловушек.

После молитвы, облегчившись сердцем, она прибыла в Палатий. Ее проводил к базилевсу угодливо кланяющийся логофет Иосиф, по пути льстиво сообщивший, что до ее крещения император считался крестным только у болгарских царей и что ей оказана особая честь. Это же заметил ей и цесаревич Роман, хотя и смотрел исподлобья, а царевна Феофано, поздравив новообращенную, даже прижалась щечкой к ее щеке и украдкой шепнула:

– Мы рады видеть вас сестрой во Христе, но на большее не рассчитывайте!

Они все отошли, когда приблизился император. Показалось Ольге или нет, но после ее крещения он уже не смотрел на нее столь плотоядно. Однако от планов своих не отказался. И многие могли расслышать, что он сказал русской княгине: даже если патриарх Полиевкт и слышать не желает, чтобы императрицу удалили из Палатия, он, Константин, изыщет способы освободиться от постылого супружества и по-прежнему надеется, что вскоре они с Ольгой смогут стать парой у алтаря.

– Это невозможно, государь! – громко произнесла княгиня. И, прежде чем базилевс опомнился, добавила: – Как ты хочешь взять меня в жены, когда сам крестил меня и назвал дочерью?

Именно это и советовал ей патриарх, дабы она настояла, чтобы император стал ее восприемником от купели. И сейчас, видя, как темнеет лицо Константина, сообразившего, в какую ловушку его заманили, Ольга решительно сказала:

– По христианскому закону это запрещено. Ты сам знаешь, что браки между отцом и дочерью немыслимы!

Константин не сводил с нее взгляда, а вокруг воцарилась такая тишина, что стало слышно, как мечется на легком сквозняке огонь в позолоченных литых светильниках, – будто шелк трепещет.

– Ты мудра, – наконец каким-то странным, будто чужим голосом вымолвил базилевс. – Я восхищаюсь твоей мудростью… и хитростью. Да, ты перехитрила меня, Ольга, – впервые правильно произнес он ее имя.

Потом повернулся и ушел. Разошлись и его палатины. Княгине ничего не оставалось, как отправиться восвояси. Она надеялась, что это все, что теперь она свободна и может вернуться на Русь.

Однако Ольга ошиблась. Русские корабли не могли выйти из Золотого Рога без официального разрешения. А такового Константин не давал. Более того, та милость, какая была проявлена к русскому посольству, теперь сразу сошла на нет. Русам по-прежнему разрешалось входить в столицу, им не перестали выдавать содержание, но в порту им наотрез отказались выдать положенное по договору снаряжение для дальнейшего плавания. При встрече с Ольгой тот же логофет дрома Иосиф сухо заметил, что разрешение на отъезд не дано, что русам надо ждать, когда поступит высочайшее соизволение. А поступит оно лишь после того, как Русь в лице крещенной в Константинополе правительницы признает себя подданной Византии и перестанет настаивать на дани, какую Византия обязалась выплачивать по договору с Игорем. Княгиню возмутило подобное требование, она ответила резким отказом, а логофет все твердил, что они согласятся отпустить ее только с вышеуказанным условием, в связи с чем им надо пересмотреть и исправить целый ряд пунктов в договоре в пользу Византии. Ведь архонтесса так обязана империи, ее тут крестили, она должна понимать, что, получив такую милость, она должна щедро отблагодарить ромеев.

– Я немало даров внесла в Церковь и немало даров дала в вашу казну, – парировала Ольга. – Но на большее не рассчитывайте. Если же будете настаивать, то получится, что вы нарушаете договор, в котором клялись на кресте. И да падет тогда на вас гнев Всевышнего!

Она сказала это пылко и горячо, с такой силой, что логофет даже вскинул руку, будто защищаясь. Стал говорить, что грешно ей грозить им гневом Господа, но княгиня была непреклонна: она не отступит от договора, более того, она всем и каждому сообщит, что ромеи использовали благое крещение, чтобы опутать ее обязанностями вопреки данным ими над святым Евангелием клятвам. Логофет понимал, что это не пустая угроза: Ольга после крещения стала очень популярна, к ней на подворье ездили все, начиная от иноземных послов – багдадских, армянских, германских, хазарских – и кончая градским эпархом Феофилом, который сватал за сына одну из подданных архонтессы. И если эта женщина во всеуслышание объявит, что ее держат тут пленницей, вынуждая принять невыгодные условия… то каково будет отношение к самой Византии? Сколько послов тех же хазар и армян поостерегутся доверять империи, когда дело коснется общих интересов?

– Поймите, – увещевал евнух Иосиф, – признав власть Византии, вы получите немало выгод. Мы направим к вам священников, кои будут нести варварам веру Христа…