Симона Вилар - Ведьма в Царьграде

Ольга сама была поражена вниманием к ней императора. Ей льстило подобное расположение Константина, удивляло, что он, еще недавно такой надменный и пренебрежительный, теперь, казалось, готов был прислушиваться к каждому ее слову, выполнить любую прихоть. Ей понравился золотистый белогривый скакун в дворцовых конюшнях – и на другой же день этот конь в драгоценной сбруе был отведен к ее подворью у Святого Мамы. Залюбовалась Ольга в Палатии полированным серебряным зеркалом в позолоченной овальной раме – его тут же сняли со стены и отнесли к ней. Но когда княгиня заикнулась, что ей пора возвращаться, что многие из ее купцов уже распродали товар и говорят, что надо ехать на Русь, лицо императора потемнело. Пусть едут, сказал, но госпоже Эльге надлежит еще побыть гостьей Византии. И если ей не любы болгары, заметил Константин, то он готов отказаться принять их посольство, – что и сделал, даже дары не принял. А вот вскользь сказанное Ольгой слово о епископе Адальберте привело к тому, что Константин пышно принял германцев. После аудиенции долго рассказывал княгине, какую силу набрал в своих землях их король Оттон, что однажды он может стать великим правителем. И даже хорошо, что Константин заключил с германцами мир. Империя тогда богатеет, когда она в добрососедских отношениях с иными державами, когда люди заняты созиданием и приумножают свои богатства, не опасаясь войн и набегов.

Он говорил мудро, во многом разбирался, и княгине было интересно с ним. Ведь и она тоже долго добивалась мира, брала под свою руку непокорные племена, устанавливала единые законы, строила крепости на неспокойных границах. Она поведала об этом Константину, и он глядел на нее с все возрастающим восхищением. И уважением. А еще он постоянно испытывал не проходящее в ее присутствии желание, и только заученная за многие годы привычка скрывать свое вожделение как проявление греховной человеческой сути удерживало Багрянородного от дерзкого жеста, желания касаться ее. Он заставлял себя отводить глаза, чтобы она не поняла, какое страстное томление им владеет, как безмерно он хочет, чтобы она всегда была рядом. Чтобы была так близко… как он не был ни с одной женщиной, кроме своей жены.

Ольга, как женщина, давно поняла это. Однако, будто опасаясь чего-то, старалась убедить себя в обратном. Как-то даже сказала Свенельду:

– Сама не пойму, что с ним происходит. Словно морок на него навели, будто недуг любовный. Так и ловит мою руку, слова цветистые говорит, и при этом – при всей его гордыне непомерной! – голос у Константина срывается, дрожать начинает. Удивлена, как это августейший еще не притиснул меня где-нибудь в переходах, словно влюбленный отрок теремную девку. И глаза у него горят, как у иного молодца на Купалу. Хорошо еще, что по их обычаю он и шага не ступит, чтобы целый отряд этих евнухов-скопцов за ним не пристроился, охранники и чиновники всюду следуют, да еще и женщины императрицы снуют, будто хотят уличить его в неподобающем.

Свенельду не были по душе такие речи. Тем более что он сам не мог сопровождать Ольгу во время этих приглашений ко двору. И не только потому, что его-то как раз не звали – у него хватило бы дерзости пойти, не отставая ни на шаг, даже императора потеснить, если понадобится, – однако Свенельда почти каждый день вызывал Никифор Фока. То на очередной смотр войска пригласит, то на охоту, то просто попировать да поглядеть выступления мимов. Варягу эти кривляния мимов мало нравились – скоморохи на Руси и то живее пляшут да и трюки ловчее вытворяют. Но все же, сблизившись с Никифором, он мог лучше разобраться, что у ромеев за войска, приметить что-то для себя, чему-то подучиться. А Ольга все с Константином разгуливает. И Свенельд говорил ей, пряча в глазах ревнивый блеск: мол, ты не просто хлопай ресницами при этом царе ромейском, а помни, что его милость – это лишь повод внести в прежние договоры с Русью новые уклады, на выгодах торговых настоять.

Ольга соглашалась, говорила задумчиво:

– Назавтра мы с Константином отправляемся смотреть, как кроют позолотой купола храма Святых Апостолов. Вот я и рассчитываю улучить там миг и переговорить с ним о сватовстве Святослава к его Феодоре.

И, улыбнувшись каким-то своим мыслям, добавила:

– Думаю, если посмотрю на него понежнее, станем мы сватами и родичами с августейшим. Не откажет он мне. Я это чувствую. И знаю.

Но все же даже в пылу любовной горячки император не забывал о нуждах своей державы. Так, расспрашивая о кочевавших вблизи Руси ордах печенегов, он не поддался на уловку княгини, когда она неправильно назвала ему, где какой печенежский род ходит.

– Или вы сами не ведаете все точно, нежнейшая госпожа, – заметил Константин, – или хотите ввести меня в заблуждение, однако я точно знаю, что орда Хапон не у ваших земель ходит, а ближе к болгарской границе. И наша держава платит им откупную, чтобы они не нападали на наши земли, а были нашими союзниками.

«И по вашей воле совершали набеги на тех же болгар», – тут же мысленно добавила Ольга. Да, Византия и Русь не были дружественными державами, каждая блюла свои интересы. И однажды Византия может так же заплатить печенегам, чтобы те повернули своих коней к русским заставам. Если только…

И Ольга, улучив момент, пока они стояли в стороне от настырного логофета Иосифа Вринга и рядом не было зост императрицы, а только сновали работники храма, негромко сказала:

– Я бы не осмелилась путать вас, августейший. Но я всего лишь женщина, могу что-то и не понять.

– О, вы разумны и прекрасны! – Темные глаза Константина тут же маслянисто заблестели, и он шагнул к ней, задышал часто. – Вы особая женщина…

– И к тому же я мать. – Ольга мягко отстранилась. – И я бы хотела напомнить ваше давешнее обещание подумать о браке моего сына и цесаревны Феодоры.

Император смотрел, как шевелятся ее губы, как отблески от ажурных сережек светло мерцают на коже длинной стройной шеи. В голове его шумело. Он почти не вникал в смысл ее слов. Да, он помнил ее требование в обмен на живую воду подумать о возможности обручения их детей. Но он по-прежнему против этого союза, хотя и не хочет расстраивать ее отказом. И промолчал, только смотрел, как Ольга, окончив речь, повернулась и взглянула ему прямо в лицо. Ах, какие глаза! Как свободно она на него взирает! Его всегда восхищала эта ее манера держаться не развязно, не нарочито нагло, а именно свободно. Так и хотелось позволить себе такую же свободу, подчиниться желаниям, протянуть к ней руки, привлечь к себе.

Ольга увидела этот жадный блеск в его глазах. Но ей надо было услышать от него какой-то конкретный ответ. И, чтобы подстегнуть базилевса, она опять сказала, что если Константина смущает разная вера их детей, то она сможет уладить эту проблему. Ибо уверена, что, если женой Святослава станет христианка, с ней на Русь могут приехать священнослужители, которые возведут христианские храмы, ну а мудрая жена, влияя на супруга, может и его однажды привести в лоно христианской Церкви. Она же, Ольга, не будет тому противиться. Она сама готова принять крещение.