Руслан Мельников - Земля за Туманом

Веревочный зев затянулся, обхватывая жертву.

— « Ё-пс-с! » — коротко и непонятно вскрикнул ездок.

И, вырванный из седла, покатился по земле.

Рогатая колесница — уже без седока — свернула с дороги, перескочила через обочину, вломилась в заросли высокой пшеницы. Рыкнула. Кашлянула. Затихла.

— Ко мне! — рявкнул Далаан.

Воины из его десятка появились на дороге. Воины торопились успеть прежде, чем придет в себя сброшенный на землю колдун. Воины хотели опередить демонов чужого мира.

Впереди всех бежал Очир.

— «… Ёба-ма-а-а! Менты поганые!.. » — чужак, корчась на земле, уже изрыгал незнакомые заклинания на неведомом языке. Его шаманская молитва-дурдалга могла причинить вред.

Но Далаан и Очир уже навалились на колдуна, уткнули его лицом в землю.

Проклятый илбэчин извивался как змея. Изо рта чужака шел дурной запах и, наверное, очень дурные и опасные слова.

— « Суки-суки-суки! » — шаман отчаянно мотал головой и призывал на помощь здешних духов, пока втиснутый в глотку кляп не оборвал его камлание.

Далаан вздохнул с облегчением: кажется, духи затуманных земель не услышали обращенных к ним призывов.

Очир, опасливо озираясь, все же трижды хлопнул в ладоши, отгоняя ночных демонов.

— Ёпс-с-с! — только и успел выкрикнуть Лукьяныч.

Руки сорвало с руля, как срубило.

Прижало к бокам.

Стиснуло грудь, перехватило дыхание.

Сдернуло с мотоцикла.

Швырнуло на землю.

Ударило — крепко, сильно.

Старый ржавый «Иж» прыгнул вправо, вылетел за обочину, из дощатого ящика, поставленного вместо сгнившей коляски, посыпались початки. Мотоцикл хрустко вошел в кукурузную стену, где и заглох благополучно.

В первые секунды Лукьяныч и понять-то ничего не успел. Трудно соображать, когда вокруг пыль столбом, тяжелый запах выхлопа, чьи-то крики. Когда от дешевой бормотухи и от нехилого — мать-перемать, чуть башку не проломило! — удара о землю гудит в голове.

А вдобавок ко всему руки стягивала невесть откуда взявшаяся веревка.

«Повязали, — с тоской подумал Лукьяныч. — А от ментов ведь поллитровкой хрен откупишься».

Странно, вообще-то, все это. Сторожей на дальних кукурузных полях сроду не водилось. Гибэдэдэшники здешние глухие проселки тоже не шибко любили: у них кормовые точки всё ближе к трассе. Милиции — той и в помине здесь не было.

Кукурузу таскать помалу никто пока не мешал: Лукьяныч по ночам ездил на поля как на работу. Жена варила початки кастрюлями, продавала городским. Какое-никакое, а подспорье к нищенской пенсии. И вот, нате-пожалуйста, доездился, итить! Нарвался…

Лукьяныч услышал топот. Вывернул шею, стараясь разглядеть, кто такие. К нему кто-то бежал, но в темноте не пойми-разберешь кто. Клоуны какие-то, обряженные в чудные каски и бронники.

А пошевелиться — никак. Руки стянуты. Ну, менты пошли нынче, ну артисты! Спецназовцы, мля, офуенные! Крутизна изо всех дыр прет! Вместо того, чтобы настоящих ворюг ловить, на пенсионеров засады устраивают! Небось с Алибеком, бандюком известным, что нынче при власти, а порой и над властью стоит, так бы обращаться не посмели.

Тоска в душе Лукьяныча сменялась негодованием, из негодования вскипала лютая черная злоба, настоянная на не выветрившихся еще алкогольных парах. Думают, боится он их? А них-х! А не боится! Будут бить? А пох-х! Что ему, старику, терять?

Лукьяныча накрыло. Загубленная молодость и полуголодная старость на выселках за городской окраиной. Острое ощущение собственной никчемности и ненужности, беспросветная нищета и унизительная копеечная пенсия. Вынужденное воровство на полях, очередная волна бандитского беспредела, произвол властей, сломавшийся на прошлой неделе телевизор, сварливая, вечно недовольная старуха и осточертевшая паленая водка — во всех бедах, как казалось сейчас Лукьянычу, были виноваты эти…

— Ёба-ма-а-а! Менты поганые!

Крепко зажмурившись, он орал громко, в голос. Вкладывая в пьяный вопль все, что думал и о чем никогда не посмел бы заикнуться по-трезвому.

— С-с-суки! Суки! Суки! — надрываясь, глотая пыль и чувствуя во рту кровавый привкус, хрипел Лукьяныч.

Потом чья-то сильная рука схватила его за волосы и сунула в рот грязную вонючую тряпку. Кто-то скрутил руки и связал ноги.

Вот сейчас! Сейчас бить начнут. После таких слов бить должны люто, жестоко. Убивать должны.

Странно. Почему-то не били. И что еще чудно: обычно ведь менты наручниками щелк-щелк — и готово. А тут — то ли веревки, то ли ремни какие-то на запястья наматывают.

Лукьяныч открыл глаза, завертел головой.

И разглядел наконец склонившихся над ним людей как следует.

Вся злость вмиг куда-то ушла. Осталась одна-единственная мысль: «Много выпил сегодня! Все-таки много…»

«Менты», вовсе не похожие ни на ментов, ни на спецуру, ни на прочие какие погоны, ни даже на бандюков, зато очень похожие на глюки белой горячки, проворно затягивали последние узлы.

Что за хрень такая? Засаленные длиннополые фуфайки, грязные, пропахшие кониной полушубки мехом наружу. Бронники оказались панцирями из железных пластин, наклепанных внахлест друг на друга. Шлемы — никакие не каски, а именно шлемы из кожи и металла — отороченные мехом, чем-то напоминали массивные капюшоны, целиком закрывающие макушку, затылок, уши и шею. И оружие… Не автоматы, не дубинки. Сабли, копья и луки — во как!

И рожи. Страшные.

И говор. Непонятный.

Узкоглазые азиатские лица, пронзительные взгляды, быстрые движения, краткие команды на незнакомом языке. Прямо какая-то китайская банда, мля! Нет, определенно глюки. Хотя и убедительные до ужаса.

«Белка, — упрямо твердил про себя Лукьяныч, — без вариантов белка. Завязывать с водярой нужно, пока не поздно».

Он как мог убеждал себя, что допился вконец, до ручки и… И не верил сам себе. Слишком уж все казалось реальным и правдоподобным.

«Суки, — уже без злости, с обреченной печалью подумал Лукьяныч. — Что ж это за фигня такая-то? Как же это меня угораздило-то? Вот ведь блин горелый, а…»

Когда братья Тюрюушэ и Тюрюубэн утащили связанного колдуна с дороги, Далаан, обнажив саблю, осторожно подступил к рогатой колеснице. Нужно было узнать наверняка, что же это такое. Железная повозка или железный демон?

Колесница, увязшая в высокой пшенице, стояла неподвижно. Колесница молчала. Огненный глаз впереди погас. Красные огоньки сзади тоже не горели.

Далаан ощущал резкий тошнотворный запах и тепло, как от остывающего очага. А вот страха он не чувствовал. По крайней мере, того сильного страха, который сковывает члены или побуждает бежать без оглядки.

Далаан все же склонялся к мысли о том, что в густых зарослях застряло не живое существо и не злобное порождение тьмы, а груда металла, неспособная без наездника-шамана причинить кому-либо вред.