Симона Вилар - Ведьма княгини

И Свенельд понял, что Ольга лжет. Замыслила что-то… что Малфрида ей насоветовала.

Но древляне уже согласились. Они сказали, что нескольких дней им вполне хватит, чтобы собрать названную дань, что всем миром птичью ловлю устроят. Понятное дело, им тоже не терпится поскорее покончить со всем этим. А затем они выставят за ворота корзины с собранными птицами – как знак своей доброй воли и признание мира.

– Добро, – кивнула Ольга. – Но учтите: пока я не получу обещанное, пока не совершу жертвоприношение, мои рати будут удерживать осаду.

Она резко развернула коня и поскакала назад. Разлетались полы плаща, мелькала меховая опушка.

Свенельд рассчитывал переговорить с Ольгой в стане, но она избегала его. Даже когда все воеводы явились и стали требовать пояснений, она вдруг проявила решительность и просила только одного: чтобы в кои-то веки не она их выслушивала, а они ей доверились. А еще приказала зачем-то осмолить каждый трут или тесемку, какая найдется; пусть еще разрежут на полосы тряпье и ветошь, какую раздобудут, и тоже осмолят, чтобы горело хорошо, если поджечь. А еще повелела воинам не беречь запасы, а наесться всем от пуза, чтобы силы были. По всему выходило, что будет бой. И бой решающий.

Что произойдет нечто необычное – и так ясно. Однако никто не задавал вопросов, видя, как на помощь Ольге рьяно кинулась Малфрида. В своем алом покрывале с накинутой на плечи лисьей накидкой она внимательно осматривала каждый трут, каждую тряпицу. Еще велела, чтобы за градом следили как никогда, дабы ни один древлянский лазутчик не прознал, что у русичей происходит.

Свенельд столкнулся с Малфридой у одного из костров, на котором разогревали смолу. Сказал:

– Ты, конечно, хитра, но учти – птицы не полетят обратно к гнезду, если гореть станут.

– Много ты понимаешь в птицах, посадник, – его жена блеснула зубами в усмешке. И уже куда серьезнее добавила: – Я прикажу – полетят.

Он уловил потаенный желтый отблеск в ее глазах, заметил, как вьется выбивавшаяся из-под покрывала тонкая волнистая прядь – будто ветром невидимым развевается. Да и от самой Малфриды будто веяло жаром. И хороша была необыкновенно… да только его оторопь брала от ее негаданной и пленяющей красы.

– Это ведь и твое племя, Малфутка, – назвал он ее прежним древлянским именем.

– И твое, посадник, – отозвалась она негромко.

– Мое? Ну тогда ты знаешь больше меня.

– Знаю. – Она продолжала улыбаться. – По отцу ты варяг, Свенельд, по матери в тебе течет славянская кровь. Но ты столько времени провел у древлян, что тебя тоже можно считать древлянином.

Свенельд глубоко вздохнул, его окутало облачко морозного пара.

– Многое ты понимаешь, Малфрида. Умна, что тут скажешь. Но хватит ли твоего ума, чтобы признаться самой себе, чья кровь в тебе течет?

Он теперь смотрел на нее почти с неприязнью, почти оттолкнул, проходя мимо. А она так и застыла с замершей улыбкой-гримасой. Даже желтоватое пламя в ее глазах больше не плясало. Ибо ей стало страшно.

Однако сейчас не оставалось времени для страхов и раздумий. Малфриде нужно было сосредоточиться. Некогда она самой себе пообещала, что отомстит древлянам. И срок пришел.

Она тряхнула головой, желтоватый отблеск вновь разгорелся из темной глубины ее глаз. Всему свое время. Сегодня же она должна думать, как услужить Ольге. Ибо сама Малфрида считала себя обязанной княгине. Обязанной за собственное возвышение, за доброту, за ее веру в боярыню Малфуту, которая некогда и сама не ведала, какие в ней силы сокрыты. Ольга же пробудила ее от спячки, дала возможность стать сильной, стать самой собой. А Малфрида умела как мстить, так и быть благодарной.

После мороза опять наступило потепление и на лес опустился туман. Но в лагере русичей царило оживление. Точили мечи и тесаки, укрепляли острия на древках копий, проверяли прочность ремешков кистеней. Все понимали: скоро придет час пустить оружие в ход. И это после переговоров-то!.. Но никто не сомневался, что грядет нечто страшное и необычное.

Те из дружинников, у кого с собой были обереги Перуна, обращались к покровителю дружин с просьбой о силе и мужестве. А еще искали в замершем лесу старые дубы и приникали к ним с прошением. Дуб – любимое дерево самого Громовержца, он услышит тех, кто взывает к нему, пошлет удачу. Что Перун ныне особо в силе – никто не сомневался. Прошедшая недавно чудовищная гроза, когда и лес горел и деревья валились, когда, казалось, содрогалась земля, всех убедила, что Перун за них, что он поможет, как уже помог, развеяв темные силы над краем. И теперь воины должны отплатить ему немалой жертвой. Никто не сомневался, что именно древляне станут этой жертвой. Возможно, только находившиеся в дружине христиане смотрели на это как-то иначе, однако и они участвовали в приготовлениях не менее иных. Воин он есть воин, он выполняет то, что умеет, а какому богу он поклоняется да что обещает – тут дело каждого, в это не следует вмешиваться. А после того как христиане своей молитвой отогнали трехголовое чудище, поднятое древлянами… Правда, теперь многие сомневались, что именно они одолели. Просто сил не хватило трехглаву напасть на русичей. К тому же разумения не хватило, вон, пожег своих же и канул невесть куда. Темная сила она ведь такая, ее легче вызвать, чем потом с ней управиться. В покоренных древлянских землях то уже поняли, спокойнее уживаются с русичами, даже порой приносят угощение, приходят к кострам в своих забавных ушастых шапках. Говор их понятен остальным, можно поболтать, когда пекут репу на угольях и угощают пришлых. Ну, и говорят о всяком. О бабах тех же. Плохо воинам, когда баб долго нет. Не к ведьме же приставать, в конце концов. Вон какая она в последнее время важная стала, от княгини не отходит. А княгиня – она как и не баба. Она правитель. Это даже строптивые новгородцы уразумели.

Но в последнее время окрестные древляне сообразили, что долгая осада Искоростеня вскоре окончится. И окончится несладко для осажденных. Сперва даже пытались поговорить, дескать, у кого-то родичи во граде, у кого-то приятели. Русичи таким не знали, что и сказать. Прогнали в итоге. И особо осторожно приходилось следить за самим градом, чтобы никто ничего не узнал, не проведал, дабы лазутчики не прошмыгнули ни из Искоростеня, ни в сам Искоростень.

В самом городе тоже ощущалось оживление, гул доносился, причем какой-то веселый гул. Даже стражники на заборолах держались теперь иначе, не следили за стоявшими в оцеплении русичами, а порой уходили с вышек, возвращались неспешно, бывало, что махали руками приветливо, окликали недавних врагов. А те ничего, отзывались. Но опять возвращались в тень леса и готовились. Скоро уже… Никто толком не ведал, что «скоро», но знали: они победят. Ведь не ради поражения же тут торчали столько времени!