Мэри Стюарт - Кристальный грот

— Скрыться? От чего?

— От смерти — после того, как умру я. Обычно слуг жрецов отправляют вслед за их господами.

Мы шли бок о бок по тропе. Я взглянул на него. Он был одет в темное платье: мне никогда не доводилось еще видеть таких красивых одежд, они были красивее тех, что носил Камлах; одежду схватывал пояс из прекрасно выделанной кожи, возможно, итальянской, а на плече красовалась большая круглая брошь, в лунном свете в ней высвечивался узор из золотых кругов и сплетенных змей. Белазий выглядел — даже с тем отпечатком, что наложили на него события этой ночи — настоящим римлянином, изысканным и умным. Я сказал:

— Прости, Белазий, но разве все это не ушло вместе с египтянами? Даже мы в Уэльсе считаем такое уже стародавним.

— Возможно. Но ведь можно сказать, что и сама Богиня стара и любит, когда ей поклоняются так, как ей привычно. А наш обычай почти столь же стар, как она сама, он так стар, что люди не помнят уже, как он появился, об этом молчат и песни, и камни. Задолго до того, как в Персии стали закалывать быков, задолго до того, как обычай этот дошел до Крита, и даже много раньше, чем боги неба пришли из Африки и в их честь были подняты эти камни, Богиня уже обитала здесь в священной роще. Теперь тот лес сокрыт от нас и мы поклоняемся ей где можем, но где бы ни пребывала Богиня, будь то камень, дерево или пещера, там и та роща, называемая Немет, и там мы приносим наши жертвы. Я вижу, ты меня понимаешь.

— Прекрасно понимаю. Мне рассказывали о таком в Уэльсе. Но ведь с тех пор, как перестали приносить эти жертвы, минуло уже несколько столетий?

Голос его был ровным, как слой масла на поверхности воды:

— Его убили за кощунство. Тебе разве о таком не рассказывали?..

Тут Белазий замер и рука его скользнула к бедру. Тон изменился:

— Это лошадь Кадаля.

Он закрутил головой как охотничий пес.

— На ней приехал я, — заверил я его. — Я ведь сказал тебе, что мой пони охромел. Кадаль, должно быть, отправился домой. Я полагаю, ему пришлось взять одного из твоих коней.

Я отвязал кобылу и вывел ее на залитую лунным светом тропу. Белазий убрал кинжал назад в ножны. Мы двинулись дальше, кобыла шла сзади, уткнувшись носом мне в плечо. Нога уже почти перестала болеть. Я сказал:

— Значит, смерть и Кадалю тоже? Значит, здесь дело не только в кощунстве? Ваши церемонии настолько секретны? Это как-то связано с мистерией, Белазий, или просто то, чем вы там занимаетесь, незаконно?

— Это и секретно, и незаконно. Мы собираемся там, где можем. Сегодня же ночью нам пришлось использовать остров. Это вполне безопасно — обычно ни одна душа не осмеливается приблизиться к нему в ночь солнцеворота. Но если слух дойдет до Будека, неприятностей не избежать. Убитый нами сегодня служил королю; мы прятали его здесь восемь дней и разведчики Будека сбились с ног, разыскивая его. Но он должен был умереть.

— Теперь его найдут?

— О да, далеко отсюда, в лесу. Они сочтут, что его растерзал дикий вепрь. — Снова тот же взгляд искоса. — В конце концов, можно сказать, что он умер легко. В старые времена у него вырезали бы пупок и заставили бегать под ударами кнута круг за кругом у священного дерева, пока его кишки не намотаются на ствол, как шерсть на веретено.

— А Амброзий знает?

— Амброзий тоже человек короля.

Несколько шагов мы прошли молча.

— Ну, а что будет со мной, Белазий?

— Ничего.

— А выведывать ваши секреты — разве не кощунство?

— Тебе опасность не грозит, — сухо бросил он. — У Амброзия длинные руки. Почему ты так смотришь?

Я покачал головой. Я не мог выразить это словами, даже самому себе. Как будто во время битвы, где ты сражался без доспехов, в руку тебе вложили щит. Белазий спросил:

— Ты не боялся?

— Нет.

— Клянусь Богиней, это похоже на правду. Амброзий не ошибся, мужество у тебя есть.

— Если и есть, то не такое, каким стоило бы восхищаться. Когда-то мне казалось, что я лучше других мальчиков, потому что не разделял и не понимал многих их страхов. У меня, конечно, были свои собственные, другие, но я научился держать их при себе. Наверное, в этом было что-то от гордыни. Но теперь я начинаю понимать, почему: ведь даже когда опасность и смерть, не скрываясь, поджидают меня на пути, я могу миновать их без опаски.

Он остановился. Мы почти подошли к роще.

— Так почему же? Скажи мне.

— Потому что они предназначены не мне. Я боялся за других, но в этом смысле никогда не боялся за себя. До сих пор не боялся. По-моему, людей страшит неизвестность. Они боятся боли и смерти, поскольку те могут поджидать их на каждом шагу. Но случаются такие моменты, когда мне открывается скрытое и ждущее, или когда — как я сказал тебе — я вижу это лежащим прямо на дороге. И я знаю, где подстерегают меня боль и опасность, и знаю, что смерти не пришло еще время явиться; потому я и не боюсь. Это не мужество.

Он медленно произнес:

— Да. Я знал, что у тебя есть дар провидения.

— Он обнаруживается только иногда, и по воле бога, а не моей.

Я и так сказал ему слишком много; он был не тем человеком, с которым стоило делиться своим богом. Я быстро добавил, чтобы сменить тему:

— Белазий, ты должен выслушать меня. Ульфин ни в чем не виноват. Он отказался сказать нам что-нибудь и остановил бы меня, если б мог.

— Хочешь сказать, что если уж кого и ожидает расплата, то пусть это будешь ты?

— Ну, это было бы только справедливо и, в конце концов, я могу себе это позволить. — Я подсмеивался над ним из-за своего невидимого щита. — Вот только что бы это могло быть? Такая старая религия, как твоя, должна иметь в запасе несколько менее строгих наказаний, верно? Умру ли я от судорог во сне сегодня ночью, или буду растерзан вепрем, когда выберусь в этот лес на следующий раз без моего «черного пса»?

Он впервые улыбнулся.

— Не надейся, что тебе удастся совсем избегнуть наказания. У меня есть где применить тебя и этот твой дар ясновидца, будь уверен. Не только Амброзий знает, как лучше всего использовать людей в соответствии с их качествами, и я намерен использовать тебя. Ты сказал мне, что сегодня ночью тебя что-то влекло; тебя вела сама Богиня, и к Богине ты должен отойти. — Он обнял рукой мои плечи. — Ты заплатишь за содеянное тобой этой ночью, Мерлин Эмрис, и такой монетой, которую она примет. Богиня затравит тебя, как она поступает со всеми, кто подсмотрел ее мистерию — но она не станет уничтожать тебя. О нет, не Актеон, мой способный маленький ученик, но Эндимион. Она заключит тебя в свои объятия. Иначе говоря, ты будешь учиться, пока я не смогу взять тебя с собой в святилище и там представить.

Я с радостью ответил бы ему:

— Нет, даже если ты обмотаешь моими кишками каждое дерево в этом лесу, — но прикусил язык.