Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии

Что-то находилось в долинах. Не убийцы-норманны, не испуганные фермеры. Это было что-то темное и тяжелое, конец всему. Оно ползло сквозь черную ледяную ночь прямо к ней.

Исамар был неутомим. Она знала, что у него на уме, ей не нужно было озарения, чтобы это понять.

— Ляжешь со мной? — спросил он.

— Нет. — В нем не было похоти, только звериный страх. Это казалось ей удивительным.

— Я тебя спас.

— Я не лягу с тобой. Моя семья погибла. Мой жених убит. Я брожу по собственной земле, грязная и промерзшая. Я не лягу с тобой, человек страха.

— Если направишь этот нож на меня, — сказал он, — умрешь здесь. Ты зависишь от меня. Если ударишь меня ножом и я умру, то и ты умрешь. Ударишь меня, но я не умру — ты умрешь.

Он держался на расстоянии, но глазами уже овладел ею.

— Ты потратил много сил, чтобы найти меня. Я не думаю, что ты убьешь меня. И если приведешь меня к тем, кому я нужна, я расскажу им обо всем, что между нами было, хорошего и плохого. Если это будет плохое, то я потребую мести, прежде чем выполнить то, чего они от меня хотят.

— С тобой много хлопот.

— Я не причиню тебе никаких хлопот, если ты не причинишь их мне.

После этого он утих.

Тола смотрела на огонь и не давала себе спать, чтобы мысленно оглядывать долину. Но это алчущее плоти существо, крадущееся через холмы, замкнуло ее дух в сердце. Исамар развел огонь посильней, и они уснули рядом с ним.

Пробудившись перед рассветом, она стала тормошить Исамара.

— Норманны где-то рядом, — сказала Тола. — Надо уходить.

День занимался мрачный, но у них не было другого выхода, кроме как идти в горы, чтобы спрятаться от всадников.

Начался буран, и они провели день, укрывшись за небольшим выступом скалы. Дикарь умел поддерживать костер, почти не тратя дров. Он выкопал ямку, а затем прорыл дальше нору под уклоном, чтобы ветер подпитывал огонь.

Если бы не это, они погибли бы на промозглом ветру. Они сидели у огня, прижавшись друг к другу ради тепла, — холод заморозил всю его похоть.

Когда ветер стих, они собрались идти дальше. Исамар вгляделся в очертания долин и холмов и взмахнул рукой, показав, в какую сторону им предстоит двигаться.

Небо порозовело. Теперь вся округа была белой, если не считать шрамов от пожаров, зажженных норманнами. Что теперь они жгли? В этой местности явно не хватало ферм, чтобы удовлетворить их убийственную жажду.

Они спустились вниз и подошли к огромному холму, белым пятном выделяющемуся на фоне лиловых отсветов занимающейся зари.

— Теперь опять вверх, — сказал Исамар.

Тола была рада трудному подъему — усилия согревали ее, но, взбираясь, они были совершенно открыты ветру, который ложился ей на спину, как тролль из сказки, — холодный, высасывающий жизненное тепло, он, казалось, пожирал ее тело, превращая его в камень.

На следующее утро они увидели всадников, двигающихся на двести шагов ниже по холму. Их было десять человек, и они вскоре заметили Толу и Исамара. Они не погнались за ними и даже не стали угрожать, но остановились. Они ехали в глубокой лощине, и между ними и путниками, словно грязный зуб великана, торчала бледная скала. Всадники указывали на них и переговаривались, решая, что делать. Она не чувствовала исходящей от них враждебности — они лишь решали неожиданно возникшую задачу. Взобраться на скалу было бы делом нелегким.

— Надо бежать, — сказал Исамар. Он тяжело дышал.

— Некуда бежать, — ответила Тола. — Наша судьба предрешена. Либо она завершится здесь, либо нет.

Один из норманнов, продолжавших смотреть вверх, поднял руку. Секунду она не могла понять, что он делает. Потом догадалась. Он махал им рукой, как охотник машет увиденному на скале оленю, зная, что собакам не достать его на такой высоте. Бездумно вскинув руку, Тола помахала в ответ. Спутанная волчья руна, скорчившись, провернулась внутри нее, вызвав чувство без мысли, напомнив, что они связаны вместе договором, древним, как сама земля, — охотник и добыча, преследующий

И преследуемый, и роли, которые они играют, определены богинями судьбы в начале времен. Она ненавидела саму себя. Эти люди были убийцами. Она не имела ни связи с ними, ни уважения к ним и, если бы представился случай, не испытала бы к ним никакой жалости.

Она знала, почему он машет ей, — думает, что она погибнет. Но она не погибнет.

Через два дня пути они набрели на пещеру. От влаги и холода ступни Толы покрылись волдырями и мозолями, а руки ничего не чувствовали от локтей до ладоней. Дикарь помогал ей в дороге, но его страх не ослабевал ни на минуту. Он скрывался за ним, как за густой пеленой, и она не могла ничего разглядеть. Его разум был для нее окутан страхом, как снежным покровом.

Они поднялись на такую высоту, на какой она никогда не бывала раньше. Ветер, словно мстительный дух, не утихал ни на минуту, становясь как будто еще злее, оттого что не мог сдуть их со скалы вниз. Она дрожала всем телом. Человек рядом с ней шел молча, сосредоточив все усилия на том, чтобы двигаться вперед, а не стоять на месте, превратившись в один из этих холодных камней.

Временами ей казалось, что она умирает. Дважды она падала, но каждый раз он поднимал ее и заставлял идти. Остановиться на мгновение — значило остановиться навсегда. Измученная холодом, Тола представляла, как смерть крадется за ней следом, настойчиво идет рядом медленным, но безжалостным волчьим шагом.

Часовой заметил их издалека, и навстречу, приветствуя их, выбежали люди, вооруженные вилами и дубинами, — ни одного меча у них не было.

У этих людей с исхудавшими лицами и грубыми манерами, скорее всего, не было повелителя. Они выглядели так же, как те люди, которые охотятся в лесах и на дорогах, поджидая случайную добычу или одинокого путника.

— Исамар! — Голоса едва слышались сквозь безжалостный ветер.

По каменистому склону навстречу им бежали пять-шесть человек в оборванной одежде, остальные остались на месте и смотрели на них.

Первым заговорил плотный, коренастый, сгорбленный коротышка, которого, казалось, житейские трудности пригибали к земле, — видимо, он был главным. Она ощущала его страх, но он был не таким сильным и всепоглощающим, как у Исамара. А еще она уловила источаемый им дух праха, обиды и жадности — кислый, неприятный. Хотел ли он сражаться с норманнами? Он был похож на лесное болото, равнодушно засасывающее и победителя, и побежденного.

— Это та самая девушка?

— Да.

Коротышка поглядел на нее оценивающе, как на корову на ярмарке, словно ища малейший изъян.

— Мы все получим долю.

Он говорил с незнакомым акцентом. Чужестранец?

— Те, кто вложил свой труд, южане из Брэдфорда, — сказал коротышка. — Заведи ее внутрь, Исамар. Тут нельзя оставаться.