Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии

Он вспомнил Беатрис, как они приехали во дворец в Константинополе и восторгались горячими ваннами, подогретыми плитами пола. Представил, каково это было — жить, как римлянин.

Воины спали вповалку, большинство были пьяны. Мальчик предусмотрительно занял место в отсеке для скота, отделенном от них только низкой перегородкой. Теперь животных тут не было, но их вонь и экскременты остались.

Луис позволил себе задремать. Он убьет Жируа и дозорного. Когда дом заполнили храп и зловоние испускаемых газов, он встал, будто по нужде. Затем осторожно открыл дверь и быстро закрыл ее. Ледяной сквозняк мог разбудить спящих, а ему не хотелось убивать их всех. Он был уверен, что всех ему не одолеть. Норманны — это не печенеги, они знали, что если проигрываешь битву лицом к врагу, то, повернувшись к нему спиной, ситуацию не исправишь. Им не хватало чутья, чтобы понять, кто он такой, и остерегаться его.

Человек снаружи топтался вокруг догорающего костра.

— Пришел сменить меня, чужестранец?

В мгновение ока Луис прыгнул на него и здоровой рукой нанес удар в горло. Ноздри его наполнил запах смерти, сладко коричный, сочный запах почек с луком, аромат убийства. Он положил тело на землю — нежно, как мать кладет ребенка в колыбель. Башмаки норманна были нужного размера, он не сомневался в этом. Сбившиеся в кучу кони забеспокоились. Убийство, конечно, придаст волку сил. Он посмотрел на свою жертву — глаза дозорного были широко открыты, будто он удивлялся, что мертв. Луис понимал, что он все еще был человеком. Но пройдет четыре или пять дней, и трупы начнут казаться ему пищей. Луис не мог идти по этой мертвой земле без камня.

Он вернулся в дом. Жируа спал, втиснувшись между двумя воинами. Луис подошел к нему, ступая легко, как олень. Он думал убить его и оставить мертвым среди спящих, чтобы они усвоили урок, который не надо повторять. Однако отказался от своего плана. Нет. Удержись от ненужного убийства. Сохрани в себе человека и отвергни волка. Луис просунул руку в просторную куртку и достал камень. Он не стал надевать его сразу. Сейчас ему важнее была ловкость, которой он обладал без него.

Он разбудил мальчишку, прикорнувшего в коровнике, зажав ему рот рукой, чтобы тот не кричал. Затем перерезал его путы и сунул ему в руки башмаки. Мальчик взял их и надел на ноги. Он, очевидно, понимал, что в обществе норманнов ему долго не протянуть.

Они вышли через ворота для скота, остановившись на секунду, чтобы снять плащ с тела дозорного. Когда мальчик увидел тело, его глаза расширились от изумления. Луис дал ему норманнский меч, и мальчик быстро стянул с убитого бриджи, которые были гораздо лучше, чем его собственные. Луис не возражал — не было смысла спасать ребенка, чтобы потом дать ему замерзнуть до смерти.

Времени надевать их, однако, не было. Они вышли со двора и окунулись в кромешную тьму. Тучи скрыли луну, нигде не было даже малейшего просвета. Луис взял мальчика за руку и повел в сторону леса. Он чуял запах перегноя, беличьих нор, теплых тел спящих в норах зверьков. Они пробирались очень осторожно, но довольно быстро.

Утром Жируа пошлет за ними погоню. Единственная плата за такое унижение — смерть. Даже если побег обнаружится при смене часового, он не станет искать их в непроглядном мраке.

Луис шел, прислушиваясь к свистящему дыханию мальчика. Паренек спасен — и он сбавил шаг. На заснеженных полях Жируа легко отыщет их след, поэтому Луис надеялся, что тот не рискнет искать их в лесу. В лесных зарослях прятались англичане, хорошо знавшие тропы. Может, именно там он найдет ее. Луис потянул носом воздух. Она была где-то здесь, в этой стране, — он чуял ее запах, не носом, а душой. Он найдет ее.

Где-то далеко послышался протяжный волчий вой. Он отлично понял его смысл: «Это моя земля, земля мертвых, и я тут король».

Из покинутого ими дома донеслись крики. Мальчик почти заскулил от страха, но Луис потянул его вперед.

— Все будет хорошо, — сказал он на норвежском языке, который из всех известных ему языков был более всего близок к староанглийскому. — Они тебя не тронут.

— Я боюсь, — ответил мальчик на том же языке. — И зачем я только сел на этот корабль!

Они покинули пещеру и направились на юг: впереди — пятеро мужчин и Тола; женщины и дети с охраной шли сзади. Тола не могла понять, как семьи будут находить еду так высоко в горах. Но ей не пришлось долго ломать голову. Они ничего не найдут. Она поняла это, прислушавшись к внутреннему голосу. В этих горах она повсюду сталкивалась лицом к лицу со смертью — не с призраком, вызванным страхом, а реальностью, к которой можно было прикоснуться, ощутить ее запах: остатками обгоревшего дома, трупами замерзших под открытым небом людей.

Ее спутники знали дорогу в Йорк через горы, но шли они медленно. Риск быть схваченными на открытой местности был слишком велик, и они двигались только с рассвета до полудня.

В первый день ветер утих, и на долины опустилась тишина; фермерские усадьбы окутал туман, фиолетовый в свете утреннего солнца. В воздухе все еще витал запах гари, и они не рискнули спуститься вниз. Толе казалось, что позади остался огромный котел, полный молочного варева. В ней говорил голод. К югу обрывки тумана из фиолетовых превратились в черные. Пока они шли, он засветился красным, словно глаз дракона, глядевший на нее снизу. Это был пожар — горела еще одна ферма.

Тола шла наравне с мужчинами, не выказывая боли в ребрах. Темная фигура в ее сознании кралась следом, подгоняя ее. Ей не нравились ее спутники. Коротышку — теперь она знала, что его зовут Сеолуулф, — легко было понять. Он надеялся выгадать от связи с ней. От него исходил запах гари от пожаров, пылавших в долине. Ей казалось, что он идет крадучись, почти ползком, и она представляла себе лису, которая подбирается к курятнику, или волка, который бродит вокруг стада коров.

Однако Сеолуулф не был волком. Волк шел следом, тревожа ее сон, и без того беспокойный. Выспаться где-нибудь в скальной расщелине, втиснувшись между этими грубыми людьми, было невозможно — но иначе она замерзла бы насмерть. По ночам они щупали ее руками, и единственное, что ее спасало, это их споры о том, кому взять ее первому. Сеолуулф и Исамар считали, что никому. Слишком много раздоров она вызывала и слишком ценным товаром была.

— Кому меня продали? — как-то спросила она.

— Кто сказал, что тебя продали? — отозвался Исамар, невидимый за стеной своего страха.

— Я это чувствую.

— Ты ошибаешься. Ты встретишься с великими людьми и поможешь избавить нашу землю от этих норманнов.

— Тебе все равно, кто твой властелин. Какая разница, кого грабить — норманна или англичанина? Ты все еще в лесу — замерзая или изнывая от жары, ты промышляешь на дороге.