Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии

В мечтах она уносилась в неведомые земли, о которых рассказывала ей тетя Хевис еще в детстве, в Нормандии. Иногда в этих путешествиях она крала кольца у спящих драконов, а иногда была самой Хевис, и земля уходила у нее из-под ног, когда Луис, сбежавший с ее сестрой, входил со своей маленькой дочкой в торговый дом в Бове. Обе дамы отправились тогда в паломничество к югу от Парижского собора, и герцог, для которого его конь был гораздо ближе, чем Бог, с ними не поехал.

Хевис думала, что умрет, увидев Луиса. Она и вправду так думала. Селена спрашивала ее об отце, но Хевис сказала, что в нем как бы два человека сразу. Один — тот, что сбежал с герцогской дочкой, — был добрым, веселым и круглощеким от хорошей монашеской жизни. А тот, что вернулся, был худым, сутулым, серьезным… с глазами зверя — во всяком случае, такими они казались Хевис, годами пытавшейся найти слово, чтобы описать их. Он смотрел на нее из-под бровей, словно из логова.

— Здесь тебе не будет места, — сказала тетя Алиса.

— Да, — согласился Луис. — Но, может быть, для нее найдется. Моя дорога очень тяжела, такие испытания ребенку не выдержать.

Вначале тетя Алиса сказала, что взять ее невозможно, что герцог ее не примет. Он придет в ярость от одного только предложения. Хевис раскрыла объятия, и дитя кинулось к ней. Алиса тогда вправду заплакала. «Прямо как ее мать», — подумала она.

Луис сказал, что им следует взять с собой Селену в путешествие по стране. Он сам поговорит с герцогом.

— Тогда я тебя больше не увижу, — заметила Алиса.

— Да, — подтвердил Луис. — Не увидишь.

Неделю спустя пришли известия из Руана. Герцог умер. Его лошадь испугалась на охоте, и он был найден в ручье с переломанной шеей. Хевис решила, что это судьба. Герцога она ненавидела, и его смерть обрадовала ее. Мысль о том, что его убил Луис, была просто невероятной. Ученик не мог одолеть вооруженного мужчину, да еще такого, как герцог Ричард.

Так обо всем этом рассказывали Селене. И это было все, что она знала о себе. Она попала на остров после кораблекрушения, когда в возрасте пятнадцати лет ее отправили на запад как невесту шведского короля. Она не хотела ехать, и иногда ей казалось, что она сама вызвала эту бурю, чтобы заполнить пустоту в сердце.

Жить на острове казалось ей правильным. Она научилась выживать, границы ее разума расширились, и магия, доселе дремавшая в ней, стала просыпаться.

На остров приплывали и люди. Вначале она не понимала, реальны они или снятся ей. Однажды они прибыли после того, как она долгое время провела на скалах, и вытащили свой корабль на берег, чтобы починить его. Они страдали какой-то неведомой болезнью, и ей подумалось о том, что она, возможно, причина их страданий. Они не видели Селену, но жаловались, что на острове полно чужих звуков, что мало воздуха и трудно дышать. Они умерли в горячке, все двадцать человек — и молодые, и старые, воины и три женщины. Какое-то время ее другом был пес, она кормила его морскими птицами и рыбой, но в конце концов он тоже поседел и сдох.

Она уберегла человеческие тела от разложения, похоронив их в холодной земле, под верхним плодородным слоем, словно семена, из которых взойдут призраки. При жизни эти люди не видели ее. После смерти они сидели у ее огня, пели ей свои песни, рассказывали сказки и сторожили ее сон. Бусла была замужней женщиной, покинувшей свой край из-за голода. В поисках плодородной земли она отправилась на север и прибыла сюда на одном из трех кораблей, которые шли стройной линией под лучами утреннего солнца.

Буря разбросала их, сломала мачты, и они сбились с пути.

— Это Хель? — спросила она Селену. — Царство тех, кто умер не в бою? А ты — богиня?

— Я не богиня.

— Ты говоришь с мертвыми.

— Я пришла сюда живым человеком. Я живая женщина.

— У тебя половина лица обгорела. Говорят, у Хель такое же лицо.

— Я слишком долго спала у огня, — сказала Селена. Боль не беспокоила ее больше. Давно уже перестала.

— Я бы ушла из этой пустыни, — сказала женщина. — Можешь ли ты быть счастлива здесь — без мужчины, который согрел бы твою постель, и без детей, которые вносили бы радость в твои дни?

— Я не представляю себя в другом месте. Как это возможно? Я здесь рядом со своим богом, мне хорошо и покойно на его костях.

— Тогда сделай так, чтобы бог был с тобой, оживи его, верни из мертвых. Я думаю, ты — привратник смерти. Ты можешь отпустить его.

Селена долго думала о том, как освободить бога. Она пальцами копала землю, чтобы найти его кости, она ела червей и ползучих насекомых, пытаясь ощутить вкус его крови, которой они, возможно, питались; она наполовину закопала себя в землю — вырыла яму топором одного из умерших и, забросав себя сверху землей, лежала, глядя пустыми глазами на звезды.

Она чувствовала внутри себя руну и пела ее долгий мотив. Это была Ансуз — руна Одина, и, словно удары гонга, звучали в ней его безумие и магия. Другие руны, думала она, тоже могут прийти, но тогда понадобится сложить великое заклинание. Это может занять долгие годы.

«Зачем я здесь?»

Руна ответила: «Чтобы вновь рассказать эту историю. Отплатить норманнам. Ты — ангел у могилы Христа. Ты — его слуга. Валькирия. Сестра Смерть».

Окруженная призраками и звездами, освещенная луной, она пела историю о влюбленных, приносимых в жертву мрачным властительницам судьбы, сидящим у Источника Мимира, приносимых вечно, снова и снова, чтобы бог мог жить. Песня неслась в вихре ветра через это море, постоянно терзаемое чайками, в Константинополь и Англию, Норвегию и Нормандию, где все, имеющие уши, могли услышать ее и начать танцевать под ее мотив.

Тола держала в руках тело Хэлса, стараясь подавить рвущуюся наружу боль. Лошадь лишь слегка задела ее, но ребра ее отчаянно ныли, в груди не хватало воздуха.

— Вставай, любовь моя, вставай!

Мертвый, он больше не вызывал у нее ощущения летнего бриза, жаркого безветрия под кроной дуба, жара в ноздрях, прохладной воды ручья в ладонях и жужжания над освещенным солнцем лугом. Теперь он был словно камни или трава — без индивидуальности, вечный, неизменный, сам в себе. Тола была уверена — это она убила его, заключив сделку, спасшую ее от смерти ценой его жизни.

Она увидела в тумане дикаря с длинным луком в руке и медвежьей головой, безучастно глядевшего на нее. Он опустился на колено, и ей показалось, что сейчас он выстрелит в нее. Она оледенела, но вместе с тем едва ли не радовалась этому.

У нее не было оружия, не было возможности сопротивляться ему.

Он накинул на нее плащ одного из норманнов и заговорил с ней не по-норманнски, а по-норвежски.

Ее отец говорил по-норвежски, и она неплохо понимала этот язык.