Андрей Быстров - Лезвие вечности

То, что затем сделал Левандовский, вряд ли одобрили бы большинство его коллег. Но ученый был захвачен непреодолимым любопытством. Он раскалил паяльник и ткнул жалом в серебристую царапину. Капли расплавленного металла упали в подставленную тарелку. Догадка подтверждалась. Полчаса спустя место стыка лезвия с рукояткой было избавлено от наплавления.

Левандовский попытался вытащить лезвие из рукоятки. Безуспешно. Тогда он повернул его влево, вправо… Что-то щелкнуло. Бронзовая оболочка сползла с внутреннего лезвия – она представляла собой подобие ножен. Но было ли то, что внутри, вторым лезвием? Узкая полоска бронзы, и она легко вынулась из рукоятки.

Всю полоску сплошь покрывали миниатюрные иероглифы. Их было очень много, они теснились по обеим сто­ронам. Левандовский вновь схватил лупу; его сердце колотилось так, словно он взбежал по лестнице на двадцатый этаж.

Перед началом текста был изображен надменный сфинкс, а в конце – нечто вроде птицы с явными техногенными признаками. Подобные изображения часто попадаются в древних культурах, и некоторые исследователи усматривают в них косвенные доказательства посещения Земли посланцами иного разума. Но не птица и не сфинкс приковали внимание Левандовского в первую очередь, а сам текст. Он был написан теми же криптографическими знаками, что и папирусы!

Да, теперь ученый не сомневался: судьба помогла ему сделать крупное открытие (это открытие могли сделать и сотрудники Египетского археологического музея еще в 1925 году или даже сам Джулиан Прендергаст. Но никому не пришло в голову испортить ценную находку).

Левандовский тотчас же принялся перерисовывать криптограмму.

Шесть дней напряженнейшей работы прояснили для Ильи Левандовского многое, а еще больше запутали. Опираясь на собственные достижения в расшифровке папирусов, он довольно быстро прочел большую часть текста – и прочитанное немало изумило его, – но остальное расшифровать не удалось. Впрочем, Левандовский понимал, что перед ним подобие формул, описание какого-то процесса, ноу-хау, выражаясь современным языком. Ему отчаянно не хватало соответствующих знаний, и он принял верное решение – обратиться к специалисту.

Левандовский направился к телефону, и тут раздался звонок. Он снял трубку.

– Слушаю.

– Алло, это Костров, – загудел знакомый бас. – Как дела?

– Смотря какие, – уклончиво ответил ученый.

– Что там с нашей вещицей?

– Ах это… Понимаешь, я закрутился… Выясняю понемногу. Дай мне еще недельку.

– Да ради бога, мне не к спеху. – Левандовский уловил в интонациях собеседника недовольство, плохо вязавшееся со смыслом его слов, но предпочел не заметить этого.

– Вот и отлично. Ты извини, у меня тут гости…

– Надеюсь, они вещичку не умыкнут?

– Она в надежном месте.

– Шучу. Ну пока.

– До свидания.

Левандовский нажал на рычаг и набрал номер.

– Алло, – услышал он в трубке.

– Антон, ты? Это Илья Владимирович. Позови, пожалуйста, отца.

– Минутку…

Трубку взял профессор Калужский.

– Илья?

– Добрый день, Олег. Ты не занят?

– Да вроде нет пока, а что такое?

– Есть прелюбопытнейшая проблема, похоже, по твоей части. Могу я сейчас подъехать к тебе?

– Подъезжай. А что по моей части? С каких пор ты увлекся…

– Все при встрече, Олег.

Профессор Олег Андреевич Калужский обитал неподалеку, возле станции метро «Новослободская». Через сорок минут Левандовский входил в квартиру профессора, где тот после смерти жены жил вдвоем с сыном.

Двадцатилетний Антон поздоровался, тут же попрощался и убежал в библиотеку за какими-то книгами к институтскому семинару. Калужский и Левандовский остались вдвоем.

– Я знаю тебя четверть века, – сказал профессор, – но до сих пор ты не проявлял ни малейшего интереса к моей науке. Ты весь в прошлом, я в будущем… Что стряслось?

Левандовский не скрывал нетерпения. Он выложил на стол стилет, разобрал его и показал профессору внутреннюю полоску металла, покрытую иероглифами. Затем раскрыл папку, где на нескольких листах подробно описал ход своей работы по расшифровке криптограммы. Все это он проделал молча. Калужский с интересом следил за действиями египтолога. Он осмотрел стилет, прочел содержимое папки, после чего стал неторопливо набивать трубку.

– Ну? – не выдержал Левандовский. – Твое просвещенное мнение?

– В высшей степени любопытно. – Профессор запыхтел трубкой, наполняя комнату ароматом французского табака «Сен-Клод». – Да-с… Любопытно в высшей степени. Но откуда у тебя это? – Калужский снова принялся разглядывать стилет.

– Привезли из Египта. И я склонен полагать, что ученым об этой находке ничего не известно. Полторы тысячи лет до новой эры…

– Мм… Значит, ты первый?

– Да, похоже.

– Так-так… – Калужский перебирал листы из папки египтолога. – Причины твоих затруднений мне ясны, тут и впрямь скорее для меня задачка. Но, по-моему, ты все же допустил ошибку.

– Какую?

– Смотри, – профессор отчеркнул ногтем строчку в записях Левандовского, – здесь… и здесь. Как будто половина формулы… Обрывается… Потом продолжается. А середины нет. Где же середина?

– Где?

– Вот она. – Профессор помахал в воздухе оболочкой-ножнами. – Это не просто картинки. Видишь символы на одеянии фараона?

– Я не обратил на них внимания… Занимался внутренним лезвием…

– И ухитрился проглядеть очевидное. Из твоих же собственных схем следует, что этот иероглиф и этот вместе составляют… Что?

– Ах черт! – Левандовский хлопнул себя по колену. – Я форменный идиот.

– Да брось ты, – утешил друга профессор. – По себе знаю… Когда зароешься в проблему, не видишь и того, что рядом лежит, а оно-то и есть самое необходимое. К тому же в главном ты прав.

– В чем?

– В том, что без меня тебе не обойтись. Чтобы до конца проникнуть в эту криптограмму, нужны специальные знания, которых у тебя нет.

– А ты сумеешь?

– Да, если стилет и твои записи останутся у меня хотя бы дней на семь.

Левандовский колебался.

– Олег, это очень ценная вещь, и она не моя… Страховая стоимость аналога в Египетском археологическом музее – пятьдесят тысяч долларов…

– Ого!

– Зачем тебе стилет? Иероглифы внутреннего лезвия скопированы мной с высокой точностью, а оболочку мы сфотографируем.

– Нет, – возразил профессор, – это не разговор. Тут может быть еще что-то. В институте я подвергну стилет полной обработке на аппаратуре, какой любой криминалист поза­видует. Ничего нельзя упустить.

– Но…

– Не беспокойся, – прервал Калужский. – Ни малейшего вреда стилету я не причиню. И секретность гарантирую – работать буду по вечерам, один в лаборатории. Конечно, стилет постоянно будет находиться при мне, глаз с него не спущу. Пятьдесят тысяч долларов – в сущности, пустяки, а научное значение этой вещи неоценимо…