Феликс Разумовский - Зона бессмертного режима

Результаты расследования не радовали, отнюдь. Зу был всего лишь пешкой, вершиной айсберга, козлом рогатым, отданным на растерзание. Просто тупым ревнивым мудаком с не в меру развитым чувством личного достоинства. По сути дела, лохом, терпилой, фраером ушастым, используемым втемную. А вот невестушка его, красотка Эрешкигаль, оказалась штучкой еще той, сучарой наивысшей пробы. Блядью, сводней, хипесницей, пройдохой и барыгой от ханумака. Наперсницей, товаркой и подругой, а также половой партнершей Нинти. М-да… Мочегон и Красноглаз уже поговорили с ней, приватно, само собой, по душам, и выяснили безо особого труда, что это Нинти попросила ее тогда потрахаться с Наннаром. Да так, чтобы Зу узнал. Со всеми вытекающими печальными последствиями. Зачем понадобилось Нинти насолить Энлилю, догадаться не сложно, как видно, дело связано с незаприходованным ханумаком и меркантильным интересом. Вдаваться же в подробности и выяснять детали ни Мочегон, ни Красноглаз не стали — уважаемый утес и сам наведет порядок в своем кругу. Дай бог ему здоровья, фарта и долгой половой жизни.

— Ну, зуррахмат, кенты. Будем делать оргвыводы. — Ан бодро усмехнулся, дружески моргнул и сразу отошел от темы: — Как насчет пожрать? Зилана [199]фаршированного? Что? Положительно? Очень даже? И мы, может, повторим? А? — посмотрел он на Шамаша, тот коротко кивнул, и они квартетом направились из рекреации в зал.

Там царило уныние — сумрачный Энлиль, хмурящийся Энки и настороженная Нинти ждали всего самого худшего. Своего последнего часа ждали. Однако же Ан попервости обманул их ожидания.

— Ну что притихли, дети мои? — ласково осведомился он. — Наверное, кушать хотите? Так давайте-ка за стол. Вот так, вот так, хорошо. Нет, нет, Нинти, надо есть, питаться, жрать, усваивать пищу, вот так, вот так, молодец. Ну-ка еще ложечку за папу…

Сам он предаваться трапезе не стал, принялся наводить порядок в своем кругу. Сначала действуя исключительно словом.

— А знаешь, дочка, как поступали раньше с женщинами, которые себя нехорошо вели? — ласково спросил он у Нинти, которая давилась карпом Ре. — Что, не знаешь? Так я тебе расскажу. Вначале, чтобы от ее криков не останавливались тучи, ей глубоко в язык, до самого корня, вводили шип с хвоста змеерептила Ху. Отравленный, зазубренный, размером со средний палец. Затем с нее срывали одежду, привязывали к специальному станку и медленно, пока горела свеча, мучительно лишали клитора. И не думай, дочка, что палач отрезал его, — нет, для этого существовали, и, кстати, существуют и сейчас, особые щипцы. Массивные, непременно ржавые и… Что же ты, дочка, побледнела, не ешь, или тебе не нравится карп Ре? А может, тебе не нравится мой рассказ? Или, может, ты вообще меня считаешь плохим рассказчиком? Что, не считаешь? Ничего личного? Ну ладно, тогда жуй дальше. Теперь послушай меня ты, сукин сын. — Ан кинул взгляд на скучного Энлиля, встал, грозно хмыкнул и подошел вплотную. — Есть еще щипцы и для мужиков. Отгадай с трех раз, за что я ими тебя возьму?

— Нет, нет, только не за это, папа, — с первого же раза отгадал Энлиль. — Не надо, отец, не надо.

— А крысятничать за моей спиной надо? — Ан сделался страшен, свирепо задышал, однако, не пустив более крови, угомонился, вернулся на место. — В общем, так, дети мои. Вы, надеюсь, все отчетливо поняли?

— Да, отец, да! — хором ответили Энки, Нинти и Энлиль. — Очень даже отчетливо. Никакого крысятничанья. Никаких щипцов.

— Ну вот и хорошо, вот и отлично, — сменил ярость на милость Ан, — тогда послушайте сюда. План по ханумаку увеличивается на треть, по тринопле — на четверть, по карпу Ре — наполовину. Планетоиды должны взлететь через неделю, нормы выработки драгметаллов будут откорректированы чуть позже. Само собой, в сторону увеличения. Все, я сказал.

— Отец, о отец! — запечалился Энки. — Но вы же даете нереальные планы!

— Да ладно тебе, — подбодрил его Ан. — Скоро у тебя будет свежий контингент. Очень, очень скоро. — Он с юмором кивнул, ухмыльнулся Энки и строго посмотрел на Мочегона и Красноглаза. — Значит, так. Летуна этого Зу в шахту, но не в пахоту — или в бригадиры, или в машинисты, или в десятники. А вот зазнобу его, забаву с буферами, — на гной, на самый нижний уровень, уборщицей бараков. Вот уж будет избалована-то мужским вниманием, теплом и лаской, на сотню хватит. Что это ты, дочь моя, так поскучнела, нахмурилась, сбледнула с лица? Может, не нравится чего, так скажи. Что? Все нравится? Все славно? Все отлично? Ну так я очень рад, что у тебя в душе гармония. Крепи ее, лелей и будь хорошей девочкой. — Ан улыбнулся, но как-то жутко, мгновение помолчал и сделал быстрый знак Энлилю, пренебрежительный и резкий: — Давай-ка сбегай, покличь братву. — А когда народ собрался, указал на Нинурту: — Запомите все, его кликуха теперь Пабилсаг [200], по званию он Полный орел и приходится мне приемным внуком, а тебе, — он строго посмотрел на Энлиля, — соответственно, приемным сыном. Понял?

— Да, отец, — пришел в ужас Энлиль, скис и выдавил подобие улыбки, Нинурта же стоял по стойке смирно и молча жрал глазами Ана — он, видимо, еще не осознал до конца, что же все-таки случилось.

— Вольно, дружок, вольно, — по-доброму скомандовал ему Ан. — Отдаю тебе Ларак, владей. Выбери бабу по концу, становись на хозяйство, матерей. В добрый час и путь. — Он хлопнул Нинурту по плечу, крепко заключил в объятия, трудно оторвался, смахнул слезу и быстро повернулся к Шамашу: — Челнок с пилотом давай. Что-то я сегодня устал.

Какие проблемы — еще и полдник не наступил, как Ан со свитой уже летел в планетоиде. Вмазавшийся Красноглаз дрых, Гиззида и Таммуз бдели, какой-то незнакомый, из молодых, орел сноровисто держал верный курс. Ан щурился в иллюминатор, думал, с уханьем зевал, добро, прочувствованно вспоминал Нинурту и с огорчением — свою родню. Да, похоже, не доработал он с детьми-то, не доглядел, дал промашку, роковую осечку, фатальную ошибку, обмишурился, прокололся, попал впросак, пустил дело на самотек, изрядно вляпался. Вырастил не пойми кого. Впрочем, что тут понимать — ни усердия, ни трудолюбия, ни привязанности, ни любви, ни сердечности, ни отзывчивости, ни уважения к старшим. М-да. А ведь сам-то он всегда вроде бы был хорошим сыном — нежно любил мать, слушался отца. Пока не началась война с этими гнидами из Плеяд и выстрел плазменного орудия не сделал его сиротой.

«Господи, сколько же лет прошло с той поры». Ан тяжело вздохнул, напрягся в кресле, с хрустом, до боли сжал пудовые кулаки, а память-сука словно ждала момент — живо перенесла его в далекое прошлое. Он услышал голос матушки, напоминающий колокольчик, увидел отца, белокурого великана, почувствовал запах его плаща, шлема, краг, полковничьего бронепанциря, ощутил тяжесть боевого эманатора [201]с отполированными до блеска рукоятями. Неужели это было когда-то?