Андрей Круз - Земля лишних. Трилогия [сборник litres]

– Нет, Андрей, оканчивается на «Y». Русская версия Эндрю.

– Получается, что теперь я должен обращаться к вам как к миссис Ярцев? – обратился Джеймс снова к Марии Пилар.

– Нет, не должен, – категорично заявила она. – У меня по-прежнему есть имя.

– У меня тоже, – серьезно сказал он. – Поэтому больше никогда не зовите меня «мистер Фредерик».

– А я и не звала никогда. Вы, Джеймс, слишком молоды, чтобы кто-то звал вас мистером, – засмеялась Бонита.

Я вспомнил этого парня – это был командир конфедератского конвоя. Тогда он был в камуфляже, шлеме и увешанный снаряжением, а теперь в легких светлых брюках и бледно-желтой рубашке «поло» выглядел совсем по-другому.

Джеймс тоже не сразу меня вспомнил, и по тем же причинам. Договорившись прогуляться к реке после ужина, мы расстались. Джеймс тоже был с девушкой и не хотел оставлять ее за столом одну надолго.

– И с каких это пор ты стала миссис Ярцев? – поинтересовался я у Бониты. – Это еще заслужить надо, пары ночей для этого не хватит.

– Поздно! – ответила она решительно. – Я получила это право с записи в книге регистрации! Ты сам написал, я не слепая.

Отбрила, ничего не скажешь.

– А еще потому, что если мы живем вместе, то в Аламо лучше быть женатыми. – Она заговорила почти всерьез. – Иначе решат, что мы заодно с этими либералами из Зиона, где нет почтения к институту брака и где процветают Men-on-Men relationship 58 58 Отношения мужчины с мужчиной ( англ. ). , за что, разумеется, полагается геенна огненная.

– Насчет геенны согласен, но там действительно так все серьезно? – удивился я.

– Естественно! – Она даже чуть нахмурилась. – Это очень набожная публика. Кстати, Конфедерации это тоже касается – очень консервативное место, и люди склонны беречь традиционные ценности. И еще нам лучше не пользоваться русским языком. Я не говорила по-русски в Аламо, и будет странно, если заговорю после трехнедельного отсутствия. Ничего плохого ни о ком там сказать не могу, но люди очень удивятся. На спальню правила не распространяются. Никакие, – добавила она это уже по-анг-лийски.

Впрочем, у нас в запасе еще испанский оставался – он и для спальни лучше некуда подходит.

Креольская кухня меня всегда впечатляла. Впрочем, как и любая другая, где злоупотребляют специями. Те места, где мне довелось когда-то жить, приучили к острой пище. Единственное, что оставляло меня равнодушным, – это китайская кухня. Хоть и острая, но, на мой взгляд, странная. А ту же индийскую, которая, по общему мнению, ставит рекорды по пряности, уплетаю за милую душу – за ушами трещит.

Вино тоже было хорошим. Я покачал бокалом на фоне белой скатерти. Вино стекало по хрустальной стенке вязкими, как будто глицериновыми каплями. Знаете, что это значит? То, что у вина достаточная плотность, что год был не дождливым и виноградная лоза не набрала воды. А если вы увидите на белом фоне тоненькую, как будто ржавую, каемку в том месте, где поверхность вина касается стекла, это значит, что вино достаточно выдержано, чтобы начать подавать его к столу.

К еде, кстати, особо выдержанные вина подавать не рекомендуется. Вина достаточно выдержанные, чтобы вступить в пик своего расцвета, пьют не за ужином, а сами по себе, наслаждаясь вкусом и букетом. А к столу подают вина помоложе – лишь бы были хорошими.

А когда читаешь в книжках, как приключенцы находят бочки с винами столетней выдержки и наслаждаются ими в честь победы, то хочется просто оставить историю на совести автора. Или пожалеть пьющих, издевающихся над своими организмами. Вино живет как человек: сначала крепнет, затем взрослеет, вступает в пору зрелости, а потом стареет, слабеет и умирает, превращаясь в нечто, подобное уксусу. Очень многие старые вина, за исключительные цены подававшиеся новым русским в ресторанах эры дикого капитализма, на самом деле были скуплены по дешевке, потому что их пора зрелости давно прошла. Известно лишь совсем немного марок немногих производителей и всего нескольких годов, которые до сих пор не перешли в стадию старения. Самым старым и самым ценным из них считается «бордо» урожая 1945 года, производства Шато О-Брион. В этом есть какая-то мистика, потому что именно до сорок пятого года в этом старом Шато размещался штаб Люфтваффе в оккупированной Франции. И в год освобождения был собран урожай столь уникального винограда, что вино, сделанное из него, до сих пор числится зрелым и нет никаких намеков на старение.

А вино, которое мы пили, было просто хорошим, напоминающим испанскую риоху. Приятное, довольно легкое и при этом уже набравшее достаточную природную крепость. Оно прекрасно сочеталось с острым креольским блюдом и делало мир вокруг еще немножко приятней и веселей.

В зале стоял шум голосов, слышались звяканье приборов о тарелки, временами смех, тихо играла музыка. За окнами на Новую Землю спустилась теплая ночь, высветившая в небе миллионы незнакомых звезд, и местная луна, огромная и всегда полная, висела в небе. Хорошая луна, в самый раз для пассивного ночника. Тьфу, обгадил всю романтику. Кому чего, а вшивому – баня.

Впрочем, самый отчаянно романтичный фактор сидел напротив. С аппетитом доев блюдо до последней крошки риса, Бонита крутила в пальцах бокал и смотрела в ночь, обернувшись ко мне божественным профилем. Затем профиль сменился на столь же божественный фас, и Мария Пилар спросила:

– Тебе хорошо со мной?

– Полагаешь, что об этом вообще стоит спрашивать?

– Стоит, – кивнула она. – Я должна знать. Всегда должна знать.

– Зачем?

– Чтобы не продолжать быть вместе, когда «хорошо» превратится хотя бы в «неплохо».

– Я не думаю, что такое может случиться.

Ответил я искренне. Абсолютно искренне.

Закончив ужин, мы действительно пошли гулять к реке с Джеймсом и его девушкой. Девушка была миленькой шатенкой, очень болтливой и часто и заразительно смеющейся. Симпатичная девушка, в общем. Вместе с очень болтливой и часто и заразительно смеющейся Марией Пилар они составили прекрасную пару собеседниц друг другу. Набережной в Алабама-Сити как таковой не было, но была улочка вдоль реки, на которой высадили деревья и густые кусты. Внизу были многочисленные пристани, к которым были привязаны лодки и небольшие катера. На набережной работало несколько маленьких баров и пара ресторанчиков, где подавали местную речную рыбу и все остальное съедобное, что плавало и ныряло в Большой Реке. По набережной гуляли жители города – парами, семьями, компаниями, многие с детьми, подчас совсем маленькими, мирно спящими в колясках или, наоборот, наотрез спать отказывающимися.

Мы зашли в маленький бар с террасой, закрытой с боков рыболовными сетями и чучелами каких-то незнакомых больших рыб на стенках. Там заказали по коктейлю «Алабама», состоявшему из рома, сахарного сиропа и сока крупных зеленых фруктов, по вкусу напоминавших что-то среднее между лимоном и земляникой с мятным оттенком, если такое вообще возможно.