Алексей Живой - Вторжение в Китай [litres]

Ознакомившись с летописями, доступными на Руси лишь грамотным монахам, Байер, Миллер и Шлёцер быстро сообразили, что все это противоречит европейской моде последних лет, согласно которой в Древней Руси царила «великая тьма невежества». И написав все как есть, они не смогут больше смотреть в глаза коллегам из Германии и других просвещенных стран. А потому нужно было изложить все немного иначе, а источники желательно подправить.

Трудолюбия немцам было не занимать. И, засев за работу, они вскоре осчастливили мир «норманнской теорией» происхождения руссов. Согласно которой некий Рюрик научил темных руссов, как надо жить. Уже во времена императрицы Елизаветы главным летописцем всея Руси стал Миллер. Но поскольку в летописях слишком многое не стыковалось с новой теорией, то в перерывах между написанием русской истории Миллер активно посещал монастыри, имея на руках императорское разрешение, и подчищал исторические документы.

Когда, наконец, стали подрастать русские академики, и эти бредни прочел Ломоносов, то раскритиковал Миллера и Байера, а потом от безысходности сам засел за написание «Древней российской истории». Однако немцы на Руси тогда пользовались особым расположением монархов, часто одной с ними национальности. И за попытку Михайло усомниться в выводах немецких историков о том, что прошлое России – это «великая тьма невежества», Ломоносов был тут же посажен в тюрьму, где провел год, в ожидании смертной казни. Его должны были повесить, но к счастью, помиловали, слишком уж он был популярен в научных кругах Европы.

Первую часть своего труда Ломоносов посвятил постоянному передвижению славянских народов с востока на запад и подводил к мысли, что и сами немцы могли быть потомками славян. Записные немецкие профессора-историки не могли смириться с такой антинаучной мыслью и не раз пытались выгнать Ломоносова из русской Академии, где он был чуть ли ни единственным русским. И травили его до тех пор, пока он не умер в пятьдесят четыре года при странных обстоятельствах, будучи абсолютно здоровым.

А затем Миллер напечатал его труды, после того как причесал их в нужном направлении. То же постигло и труды Татищева. Так норманнская теория утвердилась в умах. И хотя в России после революции она была, наконец, признана антинаучной, в Европе многие ученые все еще её придерживались. Гризов решил исправить и эту несправедливость. Как-никак Лука наказывал.

…Только что вернувшийся из поездки по монастырям, где ему удалось отыскать и аккуратно полить кислотой еще пару древнерусских летописей, педантичный Герард Фридрих Миллер пребывал в прекрасном расположении духа. Научные изыскания шли просто великолепно. Еще немного и на Руси не останется ни одного документа, подтверждавшего великое прошлое этой страны. Миллер был в восторге. Ни в одной стране мира у него не было таких великолепных условий для работы: он ежедневно уничтожал великие памятники истории, а ему за это ещё и платили очень хорошие деньги от имени императрицы. Это стоило отметить.

Миллер вошел в свой кабинет в петербургской Академии Наук. Скинул промокший походный плащ, – погода в этом городе всегда была премерзкая, а царь Петр явно ошибся с выбором места. Академик закрыл окно, выходившее прямо на набережную Невы. Повесил белокурый парик на деревянную вешалку. Налил себе из графина хорошего немецкого вина, присланного коллегами из Мозеля. И уже собирался с наслаждением выпить его по укоренившейся русской привычке до дна, как вдруг заметил странного господина, который сидел на его диване.

– Герард Фридрих Миллер? – спросил странный господин в сюртуке, похожем на те, что носила тайная императорская полиция. И тон у него был такой, словно гость приказывал, а не спрашивал.

– Я, – пробормотал озадаченный русский историк.

– Это вы автор норманнской теории?

– Я-я, – прошелестел Герард, не зная, что и думать, – вернее сказать по-русски, я есть соавтор вместе с господин Байер и Шлёцер.

Бокал с вином застыл в его руке.

– Ничего, сойдет. Вас-то мне и нужно.

Незваный гость встал и, приблизившись вплотную, произнес тоном, не терпящим возражений:

– Садись за стол и пиши!

Ледяной холод пробежал по спине великого историка. От прибывшего невесть откуда гостя веяло такой силой, что казалось, он мог прямо сейчас вытрясти душу из трусоватого немца. Миллер опрокинул стакан с вином, который упал на пол и со звоном разбился, но даже не посмотрел в его сторону. Спустя мгновение он уже сидел за рабочим столом с пером в руке, ожидая указаний.

– Пиши, сволочь, – мягко повторил гость и начал диктовать: – Вначале были славяне. В глубокой древности на всей территории, от Ла-Манша до Берингового пролива, жили одни только славяне. Все народы Европы и Азии произошли от них! А немцев вообще никогда не было. И англичан, кстати, тоже. Записал?

– Я-я, – услужливо кивнул Миллер, – я есть записать. Немцев никогда не было.

– Молодец, – похвалил гость, расхаживая по кабинету, и добавил: – Хорошо по-нашему балакаешь, кстати. Я тебя даже без переводчика понимаю. Пиши далее: викинги всему научились у славян. А твоя норманнская теория – полная чушь. Осознал?

Миллер снова кивнул.

– Ну, тезисы я набросал, – смилостивился гость, – а детали сам придумаешь. Ты же у нас талантливый. Обоснуешь всё. Потом трактат напишешь, да такой, чтобы твоя работа в историю вошла. И сделаешь в ближайшее время с коллегами новый доклад в Академии Наук. Представишь императрице. Скажешь, мол, с предыдущей версией ошибся маленько. И чтоб летописи у меня больше не портил. Гут?

На лице Миллера отразилось внутреннее страдание. Он вдруг осознал, что история только что пошла совсем по другому пути. Не так, как он планировал вместе со своими заказчиками.

– А если русской императрице не понравится мой доклад? – проблеял он. – Она же немка. Велит казнить меня… или в отставку с позором отправит.

– Не переживай, дружище, – успокоил его странный гость. – Зато, если выживешь – домой поедешь, мемуары писать «Кому на Руси жить хорошо».

Он умолк. Но видя недоумение в глазах немца, не понимавшего, за что ему выпало такое наказание, нехотя пояснил:

– Это тебе за русский народ и за Ломоносова лично, чтоб неповадно было на хороших людей напраслину возводить. Ты главное пойми, немчура, – наклонился к нему человек в сюртуке и нежно произнес: – Если опубликуешь свой пасквиль в изначальном виде, то уже никуда отсюда не уедешь. Тут и похоронят. Ферштейн?

– Я-я, – обреченно кивнул Миллер, глядя перед собой. – Ферштейн. О, майн гот!

– Ну вот и хорошо, – кивнул гость, растворяясь в воздухе, словно его и не было.

Оказавшись в своем времени, Гризов моментально проверил все учебники истории и научные публикации: о норманнской теории в России никто не слышал.