Оро Призывающий - 999999999 маны. Том 4

Но всё-таки я увидел достаточно, чтобы умереть с улыбкой на губах.

Когда я открыл глаза, поезд уже быстро нёсся через бесконечность, дробно и равномерно стуча колёсами. Клубившийся за окном туман не давал увидеть ничего — ни силуэта, ни проблеска. Вздохнув, я уставился перед собой.

Как ни пытайся, от судьбы не уйдёшь. Я всё же умер, и на этот раз ничто не помешает скверне вырваться из моего тела на свободу.

Но, по крайней мере, Рубан и Тина останутся живы. Это была не надежда — это было полноценное знание. И они, и Лев Дюбуа будут защищены от взрыва.

Делало ли это мою ношу хоть немного легче? Ну, разве что на самую малость.

— Я присяду?

Я обернулся. Молодой человек с длинными, мокрыми от дождя волосами сбросил с усталых плеч пропылённый вещевой мешок, прислонил к стене штыковую винтовку старого образца и уселся напротив меня. Его старинная военная форма была промокшей и грязной, словно он только что вошёл в поезд с какой-то станции, спасаясь от беспощадного ливня.

Какое-то время мы молча смотрели друг другу в глаза.

— Ты не должен винить себя во всём случившемся, Марк, — наконец, заговорил Люций. Не Император, не полководец, не основатель и правитель великой страны — тот, кого я видел перед собой, был просто Люцием, талантливым парнем с большими надеждами и ясным умом.

— Как? — глухо спросил я. — Я совершал ошибку за ошибкой. И вот… итог.

— Покажи мне человека, который скажет, будто не совершал ошибок, — покачал головой Люций, — и ты покажешь мне лжеца.

— Ошибки бывают разные, — я глубоко вздохнул. — И цена моих ошибок — человеческие жизни.

— Как и моих, — легко согласился Люций. — Я помнил об этом каждый день своей жизни. Я помнил об этом, а ошибок становилось всё больше и больше.

Какое-то время мы снова молчали, глядя в окно, на белое густое марево.

— Но винить себя — значит, замкнуться в себе и ошибаться дальше, — продолжил Люций. — Я ведь уже сказал тебе тогда. Не пытайся казнить себя. Пытайся всё исправить.

Исправить. Легко сказать.

— Мне не под силу будет воскресить мёртвых и восстановить разрушенные города.

— Мне тоже это было не под силу, — согласился Люций. — Я возвёл новые города и сделал лучше жизнь тех, кто выжил. Позаботился о том, чтобы защитить их. Хотя бы на какое-то время.

— На какое-то время? — я поглядел на него. — Ну, вот это время вышло. И что дальше?

— А дальше — жизнь, — он глядел на меня спокойно, не отводя глаз. Во взгляде были мудрость, понимание и терпение. — Иногда на обломках. Но жизнь. Для ещё нескольких поколений. И задел для того, чтобы следующую беду тоже было кому встретить.

Странно, но от его слов мне действительно становилось легче. Понял ли Люций какую-то истину ещё тогда, во время Кайзербергской Бойни, когда пробудился, или постиг её позже, будучи Императором, а может, узнал во время бесконечно долгой схватки со скверной?

Неважно. Важно лишь то, что он знал эту истину, и он передавал её мне.

— Найди способ всё исправить, — Люций снова уставился в окно — и туман за ним стал медленно редеть; за неумолимой белизной наконец-то начали проступать пока что неясные силуэты. — То, что обитает в моём теле, хочет для страны блага, но понимает его по-своему. Как и другие силы, которые, если уж начистоту, виновны в случившемся куда больше тебя.

— Виновны? — я поглядел на него, затем стал вглядываться в окно.

И увидел площадь — или, точнее, то, что было отражением площади через призму какого-то странного, потустороннего взгляда.

Кажется, эти светлые пятна — люди? Какие-то были ярче, какие-то тускнее. Приглядевшись, я мог на миг уловить то, как они выглядят в реальной жизни.

— Как я и сказал, — заметил Люций, — не вздумай взваливать всю вину на себя, Марк, тем более, что это не так. Но и не беги. Исправь всё.

А это тёмное пятно… Император? Та сущность, что заняла тело Люция. Он стоял в первом ряду — спокойно, уверенно, скрестив руки на груди.

Когда я понял, куда смотрит он — и куда смотрят все остальные — до меня дошло, что я вижу перед собой.

Десять часов. Казнь.

Я перевёл взгляд на человека, стоящего на помосте. Настоящий облик было уловить чертовски сложно… но я сразу увидел, что его сияние тоже выкрашено в тёмный цвет. Конечно, с чернильной мглой осквернённого Императора это было не сравнить — так, тёмное пятнышко — но всё же было в этом пятнышке что-то, что приковывало взгляд…

Я сощурился. Это было что-то вроде тех картинок, где нужно увидеть в плоском изображении трёхмерную фигуру — и я никак не мог поймать этой самой фигуры. Не мог долгое время. А потом…

— Нет, — я покачал головой. Мои глаза расширились, я схватился за столешницу. — Нет, нет, нет, нет! Да ну нахер. Да ну нахер! Вы, сука, шутите!

Слабость.

Император ненавидел слабость — тот единственный яд, ту омерзительную пагубу, которая стояла между ним и всеобщим благоденствием. Слабость означает невозможность сделать то, что ты задумал, переделать мир по своему видению. А эта невозможность означает несовершенный мир.

Время слабости прошло. Пришло время силы.

Он улыбнулся сам себе, глядя в зеркало. Несмотря на прошедшее время и изменившуюся моду, его новый костюм был… похожим на те, что он носил в прежние дни. Превосходно. Аристократии пристало чтить традиции.

Пора.

Император шествовал по покоям, сопровождаемый молчаливыми слугами. В этих стенах, где ещё вчера просыпался совершенно другой человек, называвшийся его титулом, теперь царило молчание — почтительное, благоговейное.

Что ж, стоило признать — прошлый он неплохо придумал с Императорской Печатью. Это… значительно всё упростило. Люди, разумеется, были шокированы его появлением; воскрешением покойника, «умершего» столько лет назад. Но — они не сомневались в его подлинности.

Нет сомнений — нет возражений. Нет возражений — нет слабости. Всё идёт так, как должно идти, а изумление, перешёптывания за спиной и прочее… сойдёт на нет.

В конечном счёте, Императору было плевать, какие легенды народ сложит о его воскрешении. Если начнёт обожествлять — то лишь к лучшему. Главное, что они ему покорны. Его вчерашнее выступление с печатью перед камерами… убедило всех.

— Ваше Величество, — тихо сообщил ему один из слуг, низко кланяясь. — Автомобиль подан и ожидает вас снаружи.

— Так едем, — коротко ответил Император.

Ему нельзя было опаздывать.

Император никогда не тешил себя опасными иллюзиями, будто ему, как главному и могущественнейшему из всех, «можно всё». Напротив. Слишком важная на него была возложена миссия. Слишком тяжкий груз. Император жил по нотам, и каждый его шаг был его долгом.

И сейчас такой необходимостью являлась и эта казнь.