Анатолий Подшивалов - Господин изобретатель [≈ Господин Изобретатель. Часть I (СИ) + 1-я глава книги Господин Изобретатель. Часть II (СИ)] [litres]

Дверь открылась, и вошел дед, остановился на пороге, перекрестился, как положено, двумя перстами, потом подошел к тумбочке, взял икону, приложился к ней со словами: «Помогла, матушка-заступница, спасибо, отмолю, не забуду». Потом поставил икону на место, трижды до земли поклонился ей, крестясь, и только потом подошел ко мне:

– Ну, здравствуй, герой!

Дед старался выглядеть бодро, но я видел, что мой вид его смущает. Его, конечно, предупредили, что я выгляжу не красавцем, но он надеялся увидеть меня в лучшем состоянии.

– Да ты не волнуйся, Сашка, до свадьбы заживет, мы еще невесту тебе красавицу подберем. У нас на Рогоже знаешь какие девки есть: глазищи синие – во какие, русая коса до земли… Любая за тебя пойдет, только помани: герой, товарища спасать в геенну огненную кинулся. Ибо сказано у Иоанна: нет любви и чести более, чем душу и живот положить за други своя.

Тут дед, видимо, понял, что про «живот» он как-то погорячился… И опять, уж если говорит, что любая пойдет – так это значит, если силком только, по родительскому приказу и сговору.

– Ты, Сашка, если чего надо, сразу говори мне, я всю эту лекарскую братию насквозь вижу. А ты, красавица, оставь нас на минутку, нам с внуком посекретничать надо.

Агаша было начала возражать, что доктор велел все время при больном быть, но дед только поднял бровь, ее как ветром сдуло – про корову и домик, видно, вспомнила.

– Дед, спасибо за все, если бы не ты, я бы не выжил. Да ты присядь, в ногах правды нет. Как Генрих и Лиза, что с ними?

Дед помолчал, потом сказал, как в воду бросился:

– Нет Генриха, сгорел, одни косточки нашли. Лиза в лечебнице.

– В какой лечебнице, здесь, в Градской?

– Нет, в Преображенской, в той, что Екатерининской раньше звалась, для умалишенных. С ума сошла от горя девочка моя, все я, старый дурак, виноват перед ней, сам ее, доченьку мою, оттолкнул от себя давно, поделом мне, дураку. – Дед заплакал, по щекам, исчезая в седой бороде, полились слезы.

– Дед, милый, прошу тебя, не надо так убиваться. Того, что было, не вернешь, Может, вылечат еще Лизу-то.

Я сам не ожидал, что способен на такое длинное предложение. Но деда было жаль, как и жалко ставших мне действительно близкими и родными Генриха и Лизу, я ведь воспринимал их не как дядю с теткой, а как старших брата и сестру, тем более ни братьев, ни сестер у меня раньше не было.

– Да, ты прав, внучек, упокой, Господи, душу раба твоего Григория (оказывается это имя было дано Генриху при крещении) и помози скорбной разумом рабе твоей Лизавете, – дед перекрестился. – Не буду бередить тебе душу, внучек, да и доктор не велел – слаб ты еще. Если силы у тебя есть, поговори еще с одним человеком, я его как нашего родственника сюда привел. Не удивляйся, он жандармский ротмистр: я сначала тоже велел его гнать, но он настырный оказался и добрался не мытьем, так катанием до меня. Он человек умный и установил, что «лабалаторию» вашу взорвали снаружи, и адскую машинку нашел, а полицейские, даром что неделю возились, так ничего и не выяснили, посчитали, что Генрих сам сгорел при опытах. Он тебя долго не задержит, только главные вопросы задаст, больше десяти минут обещал тебя не мучить и чтобы ты долго не говорил. Он здесь, я его позову и сам рядом буду. Он сначала хотел с глазу на глаз с тобой говорить, но я уперся и сказал, что только в моем присутствии, а то врач его вовсе не велит пускать (он жандармов и полицию не любит и здесь им спуску не дает – мол, больной слаб и клятва Гиппократова не дает мне права ему вредить, пусть хоть сам царь придет, я и его не пущу). Пробовали и генералы – не пускает. Этот жандармский ротмистр мне многое рассказал, и он на правильном пути. Он знает про взрывчатку и лекарство – я ему подтвердил, но ему надо, чтобы сказал ты.

Дед встал и приоткрыл дверь, в которую прошел внешне ничем не примечательный человек лет тридцати. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Я – жандармского корпуса ротмистр Агеев Сергей Семенович. Александр Павлович, когда вы последний раз видели вашего сотрудника Михеля Рунге? Поскольку вам, наверно, дату точно вспомнить тяжело, скажите, за сколько часов или дней до взрыва?

– Накануне, а в день взрыва он был в лаборатории с Генрихом около одиннадцати вечера, больше я его не видел.

– Хорошо, можете опознать его на фотографии?

Ротмистр показал мне несколько фотографий разных людей, почему-то в иностранной военной форме.

– Да, на второй справа. Это он, а почему он в форме?

– Вот этот?

Ротмистр еще раз показал мне указанную мной фотографию. Я кивнул.

– Это капитан разведывательной службы немецкого генерального штаба Альфред Вайсман. Еще несколько вопросов, и я больше не буду вам досаждать. Вы разрабатывали новое взрывчатое вещество? В лаборатории были его запасы?

– Вещество мы получили, но запасов никаких не было. Была подана заявка на привилегию, где сказано о возможном использовании.

– Да, я знаю, таков порядок. А еще что-то, представляющее интерес для немцев, вы делали у себя?

– Мы почти закончили получение нового лекарства для лечения инфекций, которое может спасти многих раненых, такого ни у кого нет.

– Благодарю вас, Александр Павлович, более не смею вас утруждать. Желаю скорейшего выздоровления. Как только вы немного окрепнете, мы продолжим наш разговор. Разрешите откланяться, честь имею!

Дед сообщил, что привилегия на «Русский пурпур фабрики Степанова» подписана министром финансов и вступила в силу. По «Желтому солнечному фабрики Степанова» (замаскированному тротилу) принято положительное решение после уточнения названия и сферы применения. Вопрос был в том, для чего используется вещество – или как краситель, или как средство для ускорения горно-проходческих работ и строительства дорог. Против второго возражала компания Нобеля. Дошло до царя, и Александр Третий начертал: «Отдать долю русским и быть посему», так что швед утерся. На днях привилегию подпишет министр финансов – а куда ему деться после резолюции царя [37] Подобная ситуация, требующая личного решения царя, возникла с револьвером Нагана, который ожидал от продажи своего револьвера такой же отдачи, как и с винтовкой Мосина-Нагана, которую хотели назвать «комиссионной», а назвали «русской». Царь просто начертал «Выдать оружейному мастеру Леону Нагану 200 000 рублей», с тем бельгиец и уехал в свой Эрсталь. . А вот немцы отказались выдать патент, тогда как французы – согласились, англичане и американцы, узнав о немецком отказе, теперь колеблются.

Вообще-то патентное право в то время еще не определилось, хотя существуют ограничения Парижской конвенции 1870 года. Случись война, так все сразу наплюют на все ограничения и начнут наперегонки штамповать оружие, лишь бы промышленные мощности позволяли. Но вот ограничить работы в мирное время патент поможет, теперь французы тротилом точно не займутся, но им и не надо, у них пироксилин есть – неустойчивый и склонный к самоподрыву при повышенной влажности. С нашим «Желтым солнечным» надо добиться государственных испытаний, а для этого произвести на государственных заводах некоторое количество вещества и правильно снарядить боеприпасы, обратив особое внимание на детонирующие взрыватели.