Кирико Кири - Тонкие грани (том 4)

— Эти дети, что хотят казаться взрослыми, изобрели ядерную бомбу, которую испытали в Африке. И что-то неграм не сильно понравился свет, который осветил их до самых костей.

— Людям многое ещё предстоит познать, мистер.

— То есть ты угрожаешь, что только теми взорванными ядерными бомбами мы не обойдёмся, да? Ещё жахнем?

— Однако же, если вы так отчаянно не желаете уверовать в то, что буквально окружает нас со всех сторон, тогда зачем пришли? — склонила она голову слегка вбок.

— Я пришёл осветить ребёнка, — качнул я на руках Эйко.

— Значит, вы всё же верите, — буквально засветилась она изнутри. В такие моменты я готов поверить, что люди умеют испускать свет.

— Нет, потому что её покойная мать хотела этого.

— Она, наверное, была достойной женщиной…

— Нет, она была наркоманкой, словившей пулю.

Я не знаю, зачем так сказал. Просто хотел сказать что-то в противоречие этой невозмутимой снисходительной дуре, которая строит из себя всезнающую. Но сказать-то сказал, однако на душе стало так погано, стыдно и тоскливо, что захотелось запихать сказанное обратно, да поглубже. Потому что пробиться через невозмутимость и спокойствие этой суки не удалось, а вот себе точно хуже сделал.

Саки умерла не потому, что она была наркоманкой, а потому что поверила в такого, как я. И я же смог очернить о ней память в глазах других. Круто, ничего не скажешь.

Но казалось, что сама сестра верила больше в Саки, чем тот, кому она оставила ребёнка.

— И всё же она была достойной женщиной, мистер, раз хотела осветить ребёнка.

— Ты судишь только по тому, хотела она осветить или нет? — хмыкнул хмуро я. — То есть если наркоман убийца и педофил решит кого-нибудь осветить, ты тоже скажешь, что он достоин?

— Иногда тьма заполняет наши души, увы, мистер. Но та девушка, мать дитя, была хорошей женщиной, я вижу это.

— Да, и каким образом? — скептически хмыкнул я.

— Даже потому, что она оставила ребёнка вам. Человеку, который так не хочет верить в Святой Свет и ищущий причины очернить веру, но всё равно пришедшему выполнить волю усопшей. Она доверила дитя в руки доброго человека.

— Доброго человека? — усмехнулся я горько. — Ты даже не знаешь меня.

— Но вы здесь, мистер. Вы пришли, несмотря на свою ненависть к нашей вере. Не это ли говорит о вашей внутренней доброте?

— Внутренней доброте? — я сделал шаг к ней и наклонился так, что наши лица разделяли сантиметры. — Да что ты вообще обо мне знаешь? Я делал такие вещи, от которых у тебя на жопе волосы дыбом встанут и поседеют.

— Вы хотите выглядеть злым, мистер, — тихо ответила девушка, мягко улыбнувшись. — Вы пытаетесь защититься. От самого себя, от других людей, от мира вокруг. Это, к сожалению, нормально в сложных ситуация. Но вам больно, и вы пытаетесь заглушить это ненавистью. Я вижу, вы когда-то верили, были прилежным человеком, но однажды встретились с горем один на один. И ни молитвы, ни другие люди не смогли вам помочь. Вы остались один и решили, что только зло поможет вам решить все проблемы. Но это не так. Зло порождает зло. Насилие порождает насилие. Это ничего не решит.

— Насилие может решить всё. Если есть что-то, чего оно решить не может, значит, надо больше насилия.

— И помогло ли оно вам?

— Помогло.

— Но сделало вас несчастным. В моменты несчастий люди часто отрекаются от веры, так как это помогает им идти дальше, но Свет и Бог не отрекается от них. Не надо верить, мистер, если это причиняет вам боль, — покачала сестра головой. — Просто знайте, есть в этом мире места, где не надо защищаться. Где не надо выглядеть злым и жить насилием. Здесь вам всегда рады и здесь вас всегда примут.

Я вытащил окурок из кармана и бросил его в чан с водой. Просто потому что мог. Потому что была возможно оскорбить её своими действиями. Я пытался вызвать хоть какую-то реакцию, помимо этого невозмутимого спокойствия, так как оно меня неимоверно раздражало и даже бесило. Но на сестру это никак не подействовало, она лишь посмотрела на мой поступок и покачала головой, будто наблюдала за неразумным ребёнком. Это бесило ещё больше.

— Дерьмо ваша религия. И вы все, паразитирующие на костях голодных людей.

— Вы можете оскорблять веру и нас сколько угодно, мистер. Я лишь выслушаю вас, а Святой Свет даже не заметит этого, но больно вы сделаете только себе. Не надо так, пытаясь уничтожить всё вокруг себя, вы делаете себе лишь хуже.

— И тебя это ебёт? Делаешь вид, будто заботишься.

— Мне больно смотреть на человека, тьма которого обуяла настолько, что он стоит и изливает её на меня. Меня это ни капельки не трогает, я даже не злюсь, мистер, на ваши оскорбления, а вот вам становится всё хуже и хуже. Вас злит, что вы не можете задеть меня, сделать мне неприятно или даже больно, потому вы чувствуете себя всё сквернее. И всё потому, что я верю, я вижу то, что вижу, и вам не пошатнуть мою веру. Даже если вы сейчас перевернёте здесь всё, мне будет лишь неприятно, так как придётся всё это потом убирать.

— Делать мне больше нечего… — буркнул я.

Ладно, она меня в каком-то плане уела. Я ненавижу это место, не верю ни единому слову о нём, считаю это всё обманом и разводом людей, от чего готов едва ли не с пеной у рта оспорить всё сказанное ею. А ещё меня раздражает её невозмутимость, буквально выводит из себя то, что я не могу ни переспорить, ни задеть её. И в конечном итоге сам только распаляюсь больше.

Святая сестра смотрела на меня, после чего вздохнула и тепло улыбнулась.

— Я не знаю, что случилось с вами, мистер, но вы можете выговориться, — она села на скамейку и тихо похлопала рядом с собой. — Вы можете раскрыть свою душу, свою боль и ненависть. Вы можете мне исповедаться. Я готова выслушать вас, всё, что вы скажете, и это останется лишь здесь, в стенах этого храма.

— Да пошла ты… — хрипло ответил я, развернувшись. — С вашей верой, с вашим светом и богом. Мне нечего открывать ни тебе, ни кому-либо ещё.

И направился к выходу. Хватит с меня. Я тут ничего не делаю, кроме как пытаюсь собачиться с фанатиком, что ещё глупее, чем пытаться пройти сквозь стену. Пытаюсь что-то доказать, но лишь злюсь больше. Хотя странно признаваться, но ругаться, оскорблять и выплёскивать всю грязь в душе на другого человека приятно, будто легче на душе становится.

— Я буду ждать вас, мистер, — послышался её голос за моей спиной.

— Ещё бы, ведь завтра я приду освещать ребёнка, а вы берёте за это деньги.

— Пожертвования.

— Ага, суть только не меняется.

Я вышел из храма на свежий воздух, не забыв одеть в комбинезон Эйко.

— Надо будет подумать над тем, чтоб сжечь это место нахер после твоего освещения, а, Эйко, что скажешь?

Да только Эйко, видимо, моё предложение не оценила, так как расплакалась. А может она просто хотела кушать, что тоже не удивительно: столько времени там провели.