Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

— Если ты понимаешь истинную и скрытую природу мира, — подхватила Мейзи, — то знаешь огромную важность даже мельчайших деталей. Как, казалось бы, глупое имя, данное при рождении. Ты не Томас и не Том. Ты Одд Томас. Странный не означает любопытный, или придурковатый, или эксцентричный. Что-то мы называем странным, когда это особенное, уникальное, единственное в своем роде.

— Пожалуйста, мэм, — запротестовал я. — Мое имя — всего лишь имя. В ящике с носками без пары каждый из них странный. В этом нет ничего особенного. Ошибка в свидетельстве о рождении. Пропустили Т, иначе меня звали бы Тоддом.

Ее лицо осветила очаровательная улыбка.

— Нет тут никакой заурядной технической ошибки. При твоем рождении стало понятно, какое имя более всего подходит тебе, и даже если бы твои родители хотели назвать тебя Боб, в свидетельстве о рождении тем не менее записали бы, что ты Одд.

Ее глаза вновь напоминали ночное небо, но только очень черное, полное бесконечных возможностей, свидетелями которых являются звезды, и я не знал, что ей на это сказать.

— Можно мне прикоснуться к твоему сердцу, Одд Томас? — спросила она.

Не понимая, что она под этим подразумевает, я переспросил:

— Мэм?

Она протянула правую руку, и ее ладонь легла мне на грудь. В этом жесте я не нашел ничего непристойного, только нежность и любовь, такие сильные, что у меня на глаза едва не навернулись слезы.

— Женщин тянет к тебе, Одд, но не так, как их тянет к другим мужчинам. Я уверена, в твоей жизни много женщин, которых тянет к тебе. Они знают или чувствуют, что ты относишься к своему обету серьезно, что верен навеки, что ты признаешь и ценишь в хороших женщинах достоинства, которые любил в той, кого потерял, что ты уважаешь их, что тебя заботит их достоинство, даже когда его у них нет, что ты никогда не уйдешь от той, кому нужен.

Я не мог позволить ей говорить обо мне столь возвышенно, потому что, по правде говоря, не считал себя рыцарем, каким она меня описала. Я едва сумел выдавить из себя едва слышным шепотом:

— Мэм, я убил двух женщин. Застрелил.

Вероятно, я недооценил ее романтичности или сентиментальности, потому что мои слова никоим образом не отразились на ее улыбке.

— Если ты их убил, то они сами были убийцами, которые убили бы тебя, если бы ты раньше не убил их.

— Я застрелил их, мэм. Обстоятельства не меняют самого факта. Я их застрелил.

Мейзи взяла мою руку в свои.

— Поверь мне, когда твое время придет, именно женщины будут обнимать тебя и успокаивать в твои последние мгновения в этом мире, они переведут тебя в мир последующий, и они же встретят тебя там.

Мейзи поцеловала меня в лоб, словно благословляя, и у меня вырвалось:

— Я творил ужасное. — Тут Гармония взяла меня за руку, которую отпустила ее свекровь, и ее прикосновение напоминало второе благословление. — И снова буду творить ужасное.

Жюстина положила руку мне на плечо и поцеловала в щеку, точно так же, как я целовал урну, в которой лежал прах Сторми.

Их благоговение сводило с ума, они принимали меня за человека, которым я, возможно, хотел бы быть, но не был, они считали меня храбрецом только за то, что я шел туда, куда должен, и делал то, что должен. Неопределенностью и неуверенностью я не отличался от любого другого в этом разваливающемся мире, часто вел себя как недотепа и дурак, мои неудачи числом превосходили успехи. Мне встречались хорошие женщины, хорошие люди, и их доброта успокаивала меня. Я никогда не мог выполнить столь завышенные ожидания, однако понимал: лучше не говорить об этом, а вежливо попрощаться и как можно быстрее уйти.

Лимузин ждал нас под крышей галереи.

В сопровождении Большого пса, который оглядывал ночь, готовый отогнать любого человека или зверя с дурными намерениями, Кипп подошел к дверце пассажирского салона и положил в него наши покупки.

Дождь продолжал поливать землю, ветер не собирался стихать.

Миссис Фишер села за руль, я — на пассажирское сиденье, перед моим мысленным взором стояло лицо маскарадного ковбоя.

В молчании мы проехали сланцевую — без единой змеи — дорогу, гравийную и с твердым, но в выбоинах, покрытием, добрались до автострады, и «Мерседес» вновь покатил на восток, продолжая прерванную на короткое время погоню за пропавшими детьми и двумя мужчинами, которые увезли их.

Чувство долга представлялось мне таким же реальным, как барабанящий по крыше «Мерседеса» дождь, я ощущал, что могу утонуть в нем так же легко, как и в селевом потоке. Долг — это хорошо, призвание, без которого не выжить ни одной цивилизации, но он также ядро и цепь, которые иногда могут утянуть тебя на дно темного пруда. На меня давил страх не смерти, а неудачи. Если бы из семнадцати заложников я спас шестнадцать, последний стал бы напоминанием о другой утрате, девятнадцатью месяцами раньше, в торговом центре Пико Мундо. Я хотел — даже больше, чем хотел, — чтобы с меня сняли такую ответственность, но знал: никто этого не сделает.

Я уверен, миссис Фишер не донимала меня разговорами, зная, что Каса Болтхоул я покинул в смятении: чувствовал себя неспособным принять вызовы моей странной жизни, и чем больше люди говорили, что они мне по плечу, тем сильнее я убеждался, что это совсем не так. Самая большая опасность, разумеется, состояла в том, что я бы поверил, будто равен им, потому что уверенность так легко трансформируется в самоуверенность, а доказать, что она несостоятельна для смерти, — пара пустяков. Да и обожает она это доказывать.

Широкая автострада вела на восток, пожалуй, даже на северо-восток, и с каждой милей я чувствовал нарастание притяжения черной гравитационной дыры ковбоя.

Общение с плохими людьми, даже с тем, чтобы победить их, делает человека более уязвимым к привлекательности зла. Чувство долга подменяется полной уверенностью в своей правоте, собственная исключительность позволяет попирать все законы, человек пользуется дарованным им могуществом и использует его с абсолютной безжалостностью. Власть — главная приманка зла, темный свет этой лампы, потому что ничто не уничтожает душу быстрее, чем гордыня, которую приносит с собой власть.

Мейзи воспринимала меня чуть ли не с благоговением. Сама по себе такая хвала достаточно опасна. Решив, что я ее достоин, я бы лишился всего, что полагал важным.

Я всего лишь повар блюд быстрого приготовления с паранормальными способностями, которые не благо, а тяжелая ноша. А с учетом того, что работы у меня нет, я уже и не повар, а просто человек с тяжелой ношей, одно из самых распространенных существ на Земле.

Дождь лил с такой силой, что мог потопить ковчег. Мир сузился до ширины автострады, а за ней, если исходить из того, что я видел с пассажирского сиденья лимузина, находилась пустота межзвездного пространства.