Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

Я перешел к следующему шкафу и нашел новые головы, с открытыми глазами, за исключением трех, у которых один или оба глаза вырвали. На нескольких лицах виднелись следы пыток, которые я описывать не буду, потому что мертвые заслуживают сохранения их достоинства не в меньшей степени, чем живые. Но у большинства голов никаких ран не было, за исключением перерезанной шеи. Если их и пытали, то мучениям подвергалось только тело.

На лбу каждого «экспоната» несмываемым фломастером нарисовали какие-то иероглифы, которые оставались черными, несмотря на пребывание в консерванте. Надпись горизонтальная, а не вертикальная, как писали древние, мне напоминала египетскую, но поручиться за это я не мог. И хотя символы были пиктографические, я понятия не имел, что они из себя представляют. Они обязательно включали в себя стилизованный силуэт животного, чаще всего той или иной птицы, или группу птиц в разных сочетаниях, но встречались кошки, кролики, козлы, быки, змеи, ящерицы, скарабеи и многоножки. Что это за пиктограммы, я догадаться не мог, но они указывали, что я видел перед собой головы жертв ритуальных убийств.

Коллекция включала больше женщин, чем мужчин, хотя и последних хватало. Белые числом превосходили черных, примерно в соотношении долей тех и других в общей численности населения страны, но встречались и азиаты, и латиносы. Эти коллекционеры — не вызывало сомнений, что передо мной дело рук не одного маньяка — исходили из того, что все группы населения имели равные шансы на мучительную смерть. Толстые и тощие, красивые и невзрачные, двадцатилетние и старики находили свой конец в этом изолированном от мира поместье, и их головы сохранялись, чтобы убийцы могли прогуливаться по этой мерзкой выставке, наслаждаясь своими достижениями и смакуя их за стаканами «Каберне Совиньон».

Волосы на головах мертвых свободно плавали в консерванте, а в некоторых случаях вуалью закрывали лицо. Иногда широко раскрытые от ужаса глаза, проглядывающие сквозь волосы, казалось, следили за мной, но я знал, что их интерес ко мне — плод моего воображения, и мертвых я не боялся, в отличие от тех, кто их убил.

Внезапно я осознал, что самое экстраординарное в этой ситуации: отсутствие душ, требующих отмщения за их убийства. Если бы я представил себе такое место до того, как в него попал, то решил бы, что здесь должны толпиться призраки, помнящие о том, что с ними сделали в последние часы их жизни, а потому не желающие перебираться на Другую сторону, пока их убийцы не получили по заслугам.

Чувствуя, как уходит время, я торопливо прошел вдоль оставшихся шкафов. Головы юношей и девушек встречались, но ни одной детской я не увидел. И я мог только предположить, что эта секта, что бы они ни исповедовали, помешанная на убийствах, действовала методично, повышая градус своих зверств, и только этой ночью добралась до пика самого страшного из своих преступлений: подвергнуть пыткам и убить самых невинных из возможных жертв.

В последнем шкафу обнаружились головы с лицами, в той или иной степени сожженными и обугленными, и я сразу понял, что передо мной недавняя работа маскарадного ковбоя. Судя по размерам голов, все эти люди были взрослыми, но в самое ближайшее время он намеревался направить свой огнемет на жертвы меньших размеров.

В присутствии такого непередаваемого ужаса я больше не мог сохранять спокойствие, это «чувство без волнения», о котором я ранее упоминал. Даже самый опытный детектив и закаленный в битвах солдат мужественно и по необходимости подавляющие душевную боль по отношению к человеческим существам, в какой-то момент более не могут ее подавлять, и эмоции угрожают сломать их, если они вновь не сумеют взять себя в руки.

Среди стран, существовавших на Земле за всю ее историю, наша — одна из немногих, которая не вырастила своего Гитлера, Сталина, Пол Пота, Мао Цзэдуна, Дракулу, которые не ограничивались тем, что все преклоняли перед ними колени, но и желали стать архитекторами нового мира, уничтожив старый. Такие жестокости, когда-то редкие, становились все более частыми. Раньше они шокировали страну, но теперь у многих вызывали приятное возбуждение. Мое видение автострады в Лос-Анджелесе, другие, приходившие ко мне во сне, эта коллекция вызывали у меня страх: пришла наша очередь. В этом веке, когда невинность высмеивается, когда правда агрессивно отрицается, если не вызывает активной ненависти, когда так много людей презирают всех, с кем они не согласны, когда священники и учителя развращают тех, кого им полагается защищать, когда властью и славой восторгаются, а закон и скромность воспринимаются с презрением, какая противопожарная стена остается между людьми и силами, которые пытаются их сжечь?

Я всего лишь повар блюд быстрого приготовления с особым талантом, не Давид, уверенный в том, что сокрушит Голиафа, простой смертный, пытающийся пройти по бурному морю, в котором кишат Левиафаны. Я такой же, как вы, рожден от мужчины и женщины, но с этим даром или ношей. В конюшне, находящейся в Гдетоеще, я чувствовал то же, что почувствовали бы вы, потрясенный увиденным и боящийся потерпеть неудачу.

Подойдя к воротам, я едва не вышел за них, прежде чем осознал, что иду не в невадскую ночь, где спали и храпели три добермана, а в чернильно-черную пустошь, которая окружала пересадочные станции в Гдетоеще. И там меня поджидал Другой Одд, который хотел меня поцеловать, который сказал: « Дай мне твой выдох, поросеночек, твой выдох, и сладкий фрукт на его излете ».

Стоя у двери, я понятия не имел, сколько придется ждать, пока эта лишенная пыли и безжизненная конюшня в Гдетоеще вновь станет грязным и населенным пауками зданием в моей реальности. Минуту или две? Час? Пока всех детей не убьют?

Если бы сюда прискакал знаменитый Всадник без головы, чтобы восполнить отсутствующую часть тела, он бы мог выбирать из десятков голов, а если я вновь наткнусь на Другого Одда, моя голова тоже войдет в список предложений.

Мысли о Другом могли быстренько вывести его на меня, но он просто зачаровывал, и я никак не мог выбросить его из головы. Я вспомнил отвратительную текстуру его кожи, холодную податливость плоти, он напоминал труп после того, как rigor mortis [497] Rigor mortis — трупное окоченение (лат.). ушло и началось разложение плоти. И однако сила его никуда не делась, ничто не могло его остановить, и десять пуль калибра девять миллиметров не причинили ему никакого вреда. Теперь у меня были два пистолета с обоймами на пятнадцать патронов каждая плюс четыре запасные обоймы, то есть в девять раз больше патронов, чем в тот раз. Но, учитывая нулевой эффект десяти патронов, ноль, помноженный на девять, все равно оставался нолем.