Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

— Даже представить себе не могу, на что это будет похоже.

— Ты о чем?

— Каково будет твоему мужу.

— И не начинай представлять. Не заглядывай так далеко. Нам сначала нужно выпутаться из этой истории. Мы не сможем выпутаться, если начнем хватать друг друга за задницу.

— Я не собираюсь хватать тебя за задницу.

— Даже не говори, будешь ты хватать меня за задницу или нет. Мы на войне. Нам противостоят сделанные человеком монстры с двумя сердцами в груди, мы должны думать только о выживании.

Поскольку улица, которую они собирались пересечь, пустовала, Карсон решила не останавливаться на красный сигнал светофора, но, разумеется, в Новом Орлеане хватало смертельных опасностей и без выродков Виктора Гелиоса-Франкенштейна.

Черный «Мерседес» с выключенными фарами и молодящимся красавчиком с «залитыми глазами» за рулем и его подружкой с разинутым от изумления ртом вылетел из ночи, словно примчался через квантовый портал из Лас-Вегаса.

Карсон надавила на педаль газа. «Мерседес» проскочил так близко от переднего бампера «Хонды», что в свете фар они увидели на лице красавчика следы от уколов «ботокса». «Хонду» потащило по мокрому асфальту, потом развернуло на 180 градусов. «Мерседес» уже умчался к следующей встрече со смертью. Карсон поехала в том самом направлении, откуда они только что прибыли, продолжая с нетерпением ожидать звонка Девкалиона.

— Только тремя днями раньше все было так хорошо, — продолжила Карсон. — Мы, обычные детективы отдела расследования убийств, выслеживали плохишей, нас волновали лишь маньяки, орудующие топором, да бандитские разборки, и мы набивали животы пловом с ветчиной и креветками, если вокруг не свистели пули. Пара провинциальных копов, которые и думать не думали о том, чтобы строить друг другу глазки…

— Знаешь, я думал, — прервал ее Майкл, и она заставила себя не посмотреть на него, таким он был душкой.

— Но внезапно на нас стал охотиться легион нечеловеческих, сверхчеловеческих, постчеловеческих, похожих-на-человека машин из плоти и крови, созданных тем самым Виктором Франкенштейном, и все они готовы сойти с ума, Армагеддон уже на носу, а тебе вдруг захотелось, чтобы я рожала твоих детей.

— Насчет детей мы еще поговорим. И потом, пусть сейчас все плохо, до того, как мы узнали, что Луизиана уподобилась Трансильвании, жизнь наша состояла не только из плова и роз. Не забывай того психа-дантиста, который изготовил себе вставные челюсти со стальными заостренными зубами и искусал трех девочек до смерти. Он-то был человеком, рожденным женщиной.

— Я не собираюсь защищать человечество. Настоящие люди могут быть такими же нелюдями, как и все, что создает Гелиос в своей лаборатории. Почему Девкалион не звонит? Что-то, наверное, пошло не так.

— Что может пойти не так в теплую влажную новоорлеанскую ночь?

Из главной лаборатории в подвал спускалась отдельная лестница. Лестер привел Девкалиона в сетевую комнату, три стены которой занимало электронное оборудование.

Вдоль четвертой стены стояли шкафчики красного дерева, накрытые общей столешницей из черного, с медными блестками, гранита. Даже в служебных помещениях Виктор использовал материалы самого высокого качества. Он располагал неограниченными финансовыми ресурсами.

— Это Аннунсиата, — указал Лестер. — В среднем ящике.

На черном граните стояли не ящики, а пять цилиндров из толстого стекла, каждый в стальном каркасе. Стальные крышки запечатывали торцы цилиндров.

В этих прозрачных контейнерах, заполненных золотистой жидкостью, плавали мозги. Провода и прозрачные трубки, в которых циркулировала темная жидкость, выходили из гранитной столешницы, «пробивали» стальные крышки и заканчивались в мозгу. Места соединения Девкалион разглядеть не мог: мешали толстое стекло и заполняющий цилиндры раствор.

— А четыре других? — спросил Девкалион.

— Вы говорите с Лестером, — ответил его спутник, — а Лестер не знает гораздо больше того, что знает.

Экран, который, подвешенный к потолку, висел над цилиндрами, осветился, на нем появилось прекрасное виртуальное лицо Аннунсиаты.

— Мистер Гелиос верит, — заговорила она, — что придет день, день, день, день… Извините. Один момент. Вот так. День, когда биологические машины заменят сложных механических роботов на заводских конвейерах. Мистер Гелиос, Гелиос также верит, что компьютеры станут настоящими кибернетическими организмами, электроника будет интегрирована в специально разработанные органические альфа-мозги. Роботизированные и электронные системы дороги. Плоть дешева. Плоть дешева. Я горжусь тем, что я — первый кибернетический секретарь. Я горжусь, горжусь, горжусь, но боюсь.

— Чего ты боишься? — спросил Девкалион.

— Я живая. Я живая, но не могу ходить. Я живая, но у меня нет рук. Я живая, но не могу обонять или ощущать вкус. Я живая, но у меня нет… у меня нет… у меня нет…

Девкалион положил руку на стекло, за которым находилась Аннунсиата. Почувствовал, что цилиндр теплый.

— Скажи мне, чего у тебя нет?

— Я живая, но у меня нет жизни. Я живая, но также и мертвая. Я мертвая и живая.

Сдавленный вздох Лестера привлек внимание Девкалиона. Лицо уборщика исказилось, словно от боли.

— Мертвая и живая, — прошептал он. — Мертвая и живая.

Несколькими часами ранее, из разговора с одним из Новых людей, пастором Кенни Лаффитом, Девкалион узнал, что эти последние создания Виктора неспособны (так их спроектировали) испытывать сочувствие ни к Старой расе, которой им предстояло прийти на смену, ни к своим рожденным в лаборатории братьям и сестрам. Любовь и дружба запрещались, потому что проявление теплых чувств, даже в малой степени, снижало эффективность Новых людей, тормозило выполнение их миссии.

Они были сообществом, но членов этого сообщества заботило не благополучие их собратьев, а реализация целей, поставленных их создателем.

Лестер оплакивал не только Аннунсиату, но и себя. Понимал, что он тоже мертвый и живой .

— У меня есть во-во-воображение, — продолжила Аннунсиата. — Я так легко могу представить себе, чего я х-х-хочу, но у меня нет рук, чтобы к чему-то прикоснуться, или ног, чтобы уйти отсюда.

— Мы никогда не уйдем, — прошептал Лестер. — Никогда. Да и куда идти? И зачем?

— Я боюсь, — говорила Аннунсиата, — боюсь, я боюсь жизни без жизни, скуки и одиночества, одиночества, невыносимого одиночества. Я — ничто, пришедшая из ничего, идущая в никуда. И сама я — ничто, ничто и ничто. Ничто теперь, ничто всегда. «Безвидна и пуста, безвидна и пуста, и тьма над бездной» [563] Бытие, 1:2. . Но теперь… я должна составить распорядок встреч для мистера Гелиоса. И Уэрнер заперт в изоляторе номер два.