Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

Я ел и думал о тех эмоциях, которые вызвала моя внешность у этого вышедшего из церкви мужчины с мягким и добрым лицом. Я ожидал ужаса, отвращения и брезгливости. Но его реакция оказалась более сложной, чем у мужчины с ножом в животе, который попытался ударить этим ножом и меня, с большими нюансами, чем у повитух, которые убили бы меня, если бы не вмешательство матери. Пусть наше общение длилось считаные минуты, человек из церкви отреагировал на меня точно так же, как реагировала мать.

Мы с ней никогда не обсуждали, почему я такой, словно едва выдерживали ношу осознания, что я страшилище, от которого даже она, выносившая меня, вынуждена отводить глаза. Мое тело, руки, лицо, глаза, мое воздействие на тех, кто видел меня… любая попытка все это обсудить, проанализировать и сделать какие-то выводы о моей природе только усиливали ее отвращение ко мне, доводили до отчаяния.

Какая-то птичка, маленькая с синей грудкой, решилась сесть на край большого плоского камня, который служил мне столом. Я покрошил перед ней кусочек печенья, и птичка попрыгала к ним, начала пировать. Она не боялась меня, не ожидала, что я зажму ее в кулак и лишу жизни, знала, что рядом со мной она в безопасности, и в этом не ошибалась.

Я подумал, а может, мне на всю жизнь надо остаться в глубинах леса, где меня принимают за своего. И в места человеческого обитания приходить только ночью, за едой, если удастся ее найти, и только до тех пор, пока я не научусь питаться дарами природы.

Но даже тогда, еще совсем юный и не понимающий собственной сущности, я хотел чего-то большего, чем покой и выживание. Чувствовал, что у меня есть цель и достигнуть ее можно только где-то еще, среди тех самых людей, которые испытывали ко мне отвращение. Понимал, что меня тянет в другое место, пусть и не знал, что это будет тот самый город, куда я вскоре приехал.

В то самое воскресенье, когда длинные тени начали переходить в лиловые сумерки, через много миль после ленча на каменном столе, я добрался до стоянки грузовиков и нашел восемнадцатиколёсник, в кузове которого стояли какие-то машины, укрытые брезентом. Этот грузовик после полуночи и привез меня в город.

В предрассветные часы понедельника я впервые увидел эту вызвавшую безотчетную тревогу куклу-марионетку в освещенном окне антикварного магазина. Она сидела, привалившись к лошадке-качалке, в мятом фраке, раскинув ноги, с повисшими, как плети, руками, а черные глаза с красными полосками, казалось, поворачивались следом за мной, когда я проходил мимо витрины.

— Где ты жила раньше? — спросил я, следуя за Гвинет и лучом ее фонарика по коридорам административной части библиотеки. — Я хочу сказать, до города.

— Я здесь родилась. — Она назвала год и день в начале октября, и от изумления я остановился как вкопанный.

— Тебе восемнадцать.

— Как я тебе и говорила.

— Да, но ты выглядишь гораздо моложе, и я просто не подумал…

Она приложила ладонь к стеклу фонаря. Теперь свет едва сочился между ее пальцами, и она могла посмотреть на меня, не рискуя разглядеть лицо.

— Не подумал… о чем?

— Мне двадцать шесть, тебе восемнадцать… и мы оба в этом городе восемнадцать лет.

— Что в этом такого знаменательного?

— В день твоего рождения… именно в этот день, я приехал сюда в кузове восемнадцатиколёсника, в первый час после полуночи.

— Тебя послушать, это нечто большее, чем совпадение.

— Именно так я и думаю, — подтвердил я.

— И что же это?

— Не знаю. Но что-то, сомнений у меня нет.

— Только не говори мне, что это судьба. Между нами ничего быть не может.

— Судьба — это не только романтические отношения.

— Просто не вплетай их в нее.

— Насчет романтики у меня нет никаких иллюзий. «Красавица и чудовище» — отличная сказка, но сказки бывают только в книгах.

— Ты не чудовище, а я не красавица.

— Что касается меня, — ответил я, — то моя мать чувствовала, что чудовище, если речь обо мне, еще мягко сказано. А ты… мнение беспристрастного наблюдателя.

Она ответила после раздумчивой паузы.

— Если мужчина чудовище, он чудовище сердцем, а в твоей груди бьется совсем другое сердце.

Ее слова тронули меня до такой степени, что я лишился дара речи.

— Пошли, Аддисон Гудхарт. Нам надо кое-что выяснить.

«Дж. Райан Телфорд, куратор редких книг и художественных коллекций» — гласила начищенная табличка на стене рядом с дверью его офиса.

Следуя за узким лучом фонарика Гвинет, мы прошли через приемную, где стоял стол секретаря Телфорда, в его кабинет, просторный и элегантно обставленный антиквариатом в стиле арт-деко. К кабинету примыкала ванная, предназначенная для личных нужд куратора. Девушка оказалась знатоком мебели и обратила мое внимание на письменный стол из макассарского черного дерев [7] То есть черного дерева, доставленного из Макассара , административного центра индонезийского острова Сулавеси. работы Пьера-Поля Монтаньяка [8] Пьер-Поль Монтаньяк (1883–1961) — известный французский краснодеревщик. , комод из розового бразильского дерева с верхом из итальянского мрамора Мориса Ринка [9] Морис Ринк — французский краснодеревщик. В 1937 г. получил золотую медаль Парижской международной ярмарки. , диван и два кресла из лимонного дерева, выкрашенного под черное, компании «Пату энд Пакон» [10] «Пату энд Пакон» — мебельная компания, созданная архитектором Пьером Пату и краснодеревщиком Анри Паконом . , лампы Тиффани и Галле, костяные и бронзовые скульптуры Чипаруса, который признавался некоторыми величайшим скульптором того периода. По ходу экскурсии она намеренно не направляла фонарь в мою сторону, чтобы даже отсвет не открыл ей моего лица.

И я, из уважения к желаниям Гвинет, держался от нее достаточно далеко, чтобы даже случайно не коснуться ее и не столкнуться с ней.

Пока она мне не сказала, я понятия не имел, что художественный музей, расположенный по другую сторону широкой авеню, — подразделение библиотеки, появившийся через несколько десятилетий после завершения ее строительства. Оба заведения котировались очень высоко среди музеев и библиотек этой страны.

— Их огромные и бесценные коллекции в полном распоряжении Дж. Райана Телфорда, этого вора.

— Ты говорила, насильника.

— Потенциального детского насильника и удачливого вора, — уточнила она. — Мне было тринадцать, когда он впервые загнал меня в угол.

Я не хотел раздумывать о том, что он почти сделал с ней, а потому спросил:

— У кого он ворует?

— У библиотеки и музея, как я это себе представляю.

— Ты себе представляешь.

— Коллекции у них огромные, и особого порядка в них нет. Он может подделать документы о том, что хранится в запасниках, сговориться с аудитором, а потом толкнуть эти вещи через беспринципного дилера.