Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

В камине марионетка все еще лежала на керамических поленьях, и щупальца зловонного черного дыма спиралями поднимались от обгорающих и уменьшающихся в размерах головы, туловища, конечностей. То ли их утягивало в дымоход воздухом, то ли они уползали сами, чтобы улететь в ночь и буран.

Когда я посмотрел на Гвинет, она сжимала большой палец правой руки левой, а когда убрала руку, заблестела кровь, сочащаяся из разреза на подушечке пальца.

— Рану нужно перевязать. — Я повернулся к архиепископу.

— Нет, Аддисон, я в порядке. Это царапина.

Более не обращая внимания на Уолека и его мобильник, я подошел к оставшейся марионетке, развязал шнурок, которым ее привязали к металлической платине, и снял марионетку с каминной доски.

Чернильная точка появилась по центру моего поля зрения и расширилась до периметра. Но я не ослеп, потому что в темноте плавала музыкальная шкатулка, из которой многими годами раньше мы с отцом забрали заводной ключ. Ярко освещенная, словно прожектором на сцене, хотя источника света я не видел, как было и прежде, с четырьмя фигурками танцоров на крышке. Только принца и принцессу заменили мы с Гвинет, причем в одежде коронованных особ. Она танцевала с человеком-козлом Паном, я — с лупоглазой лягушкой. Четыре крошечные фигурки кружили по направляющим под холодную и резкую музыку. Козлиный бог остановился в танце, чтобы уткнуться лицом в декольте партнерши, а она отбросила назад голову, словно в экстазе. Лягушка улыбнулась, обнажив зубы, острые, как иглы, каких не могло быть у настоящей лягушки, и из улыбки высунулся змеиный черный язык. Фигурка, изображавшая меня, наклонилась, чтобы втянуть его в рот.

Я не верю, что меня освободили из этого видения, нет, я вырвался из него. Если бы не сделал этого, подозреваю, что в следующее мгновение уже не смотрел бы на моего двойника-лилипута на крышке музыкальной шкатулки, а оказался бы на его месте, с чешуйчатым дьявольским отродьем в объятьях, и обнаружил бы, что наши языки переплетены в поцелуе.

Хотя я думал, что покинул квартиру архиепископа на минуту, а то и дольше, жуткое видение продолжалось мгновенье, потому что ни Гвинет, ни Уолек не заметили ничего необычного. Я швырнул вторую марионетку на горящие останки первой, и щупальца вонючего, черного дыма уже не лениво поднимались, а запрыгивали в дымоход, словно превратились в нити и их с высокой скоростью накручивали на какую-то космическую бобину.

— И чего вы добились этим бессмысленным ритуалом? — спросил архиепископ.

Мы не ответили, не посмотрели на него, наблюдали, пока черный дым не сменился серым. Сначала полностью сгорели конечности, потом огонь развалил торсы, и сквозь синее пламя мы увидели в трещинах красные угли.

— Вы закончили? — спросил Уолек. — Или хотите еще сжечь диванную подушку? Может, и кресло?

— Мы закончили, — ответила Гвинет.

— Хорошо. Я тороплюсь, так что…

— Вдруг собрались в поездку? — спросила она, указав на чемоданы.

— Как я понимаю, это не твое дело.

— Вам некуда идти, ваше высокопреосвященство.

— Я вырос там, где снега еще больше. Сквозь этот буран проеду без труда.

— Я не про это. Как насчет всех денег в моем фонде для ваших благотворительных проектов? Вы можете их забрать, если хотите.

Улыбка наконец-то сползла с его лица.

— Ты дьяволица.

— За пределами бурана аэропорты открыты. Но как же ваша паства, вы ее бросаете?

На самоуверенном лице мелькнула тень поражения.

— В этой епархии много хороших священников, чтобы приглядеть за ними в мое отсутствие.

— Да, — согласилась она, — хороших священников много. — Тон указывал, что он в эту категорию не вхож.

Как было и в случае с Годдардом, когда они пикировались в проулке за галереей, я не мог уловить подтекст этого разговора. Хотя не знал, куда направлялся Уолек и почему, для Гвинет последнее точно не составляло тайны.

— Если ты хочешь покаяться в вандализме, Гвинет, — к архиепископу вновь вернулось привычное самообладание, — и во всем остальном, чего, полагаю, хватает, я отпущу тебе грехи и наложу соответствующую епитимию.

— У меня другие планы, — ответила она, бросила ключ на пол и вышла из апартаментов архиепископа. Я не отставал ни на шаг.

— Мы должны перевязать тебе палец, — сказал я, едва мы оказались в прихожей.

— Этого хватит, — ответила она, надев на правую руку вязаную перчатку.

— Ты, похоже, думаешь, что он не тот человек, кто достоин занимать пост архиепископа, — заметил я, когда мы спускались по лестнице и она надевала перчатку на левую руку.

— Дело не в том, что я думаю. Это правда.

— А почему недостоин? — спросил я уже в зале приемов; святые основатели веры, запечатленные в краске, бронзе и камне, с грустью взирали на нас.

— Его подчиненные самым ужасным образом нарушали свои обеты. Он не делал того же, что и они, но придумал способ их прикрыть, не во благо церкви, а для спасения собственной карьеры, наплевав на жертв. И сделал все столь аккуратно, что практически не оставил следов.

Я подумал, что знаю, о чем она вела речь, а если в этом не ошибся, не испытывал ни малейшего желания вдаваться в детали.

Снаружи улица что справа, что слева напоминала заваленное снегом русло реки, а буран и не думал прекращаться.

Оставив резиденцию архиепископа позади, Гвинет поначалу так сильно давила на газ, что «Ровер», несмотря на полный привод и цепи противоскольжения, заносило, а дополнительное нажатие на педаль газа результата не давало. И только когда она снизила напор, автомобиль обрел устойчивость, и мы поехали с чуть меньшей скоростью, уже не напоминая грабителей банка, удирающих после завершения операции. Я перестал мертвой хваткой держаться за сиденье и опустил ноги, которыми упирался в щиток, на пол.

— Злость ничего не решает, — поделился я с ней.

— А хотелось бы. Если б решала, у меня хватило бы ее, чтобы избавить мир от всех проблем.

Она не сказала, куда мы едем. Вновь мы вроде бы сворачивали наобум с улицы на улицу, но теперь я знал: маршрут, которым она следовала, вычерчен не пьяным картографом.

— Куда он отправился? — спросил я.

— Уолек? Понятия не имею.

— У него в резиденции ты вроде бы знала.

— Я знаю лишь одно: он движется по кругу и, где бы ни оказался, найдет там то самое, от чего бежит.

— А от чего он бежит? — спросил я, а когда она не ответила, добавил: — Иногда мне кажется, что ты знаешь что-то такое, чего не знаю я, хотя должен.

По ее голосу я понял, что она улыбается.

— Аддисон Гудхарт, тебя очень правильно назвали. Я люблю твою невинность.

С минуту или около того я вертел в голове ее слова.

— Я не думаю, что это оскорбление, — наконец озвучил вывод.