Лоис Буджолд - Избранные произведения. II том

Тейр помог Фьяметте слезть с лошади. Она, спотыкаясь, пошла в дом. Онемевшими пальцами Тейр развязал узлы на стременах и крышке ящика. К этому времени появился Тич с фонарем и увел мерина через ворота в сад. Вместе они привязали его подальше от грядок с весенним луком и салатом, и Тич принес ему ведро воды, которую он жадно выпил и с благодарностью громко фыркнул, обдав Тича брызгами слюны. Но туника Тича особенно не пострадала, так как уже была покрыта коростой грязи и золы.

— Утром надо будет найти для него корм, — тоном знатока объявил Тич. — Этой травки надолго не хватит.

— Да уж, ему этого только на один зуб. Утром я помогу тебе отыскать твоих мулов.

Тич удовлетворенно кивнул, и они заперли ворота. С помощью Тича Тейр внес носилки с мастером Бенефорте в парадную комнату и положил его рядом с Ури, которого кто-то перенес в это тихое место.

— Их надо будет поскорее похоронить, — сказал Тейр. — Как положено.

— Завтра в Монтефолье будет много похорон, судя по всему, — заметил Тич.

— Ну, для них выберут время, — ответил Тейр. — Я уж позабочусь!

— Руберта постелила нам в прихожей, — сообщил Тич, — чтоб мы заодно сторожили вход, пока дверь снова не навесят.

Тейр чуть улыбнулся:

— Не думаю, что кто-нибудь посмеет сунуться в этот дом.

Постелила! Какое чудесное слово. Тейр готов был заплакать при мысли о таком добросердечии: ему постелили постель?

Тич тут же улегся, но Тейр, спотыкаясь, вновь вышел во двор, где мерцал свет то ли свечи, то ли фонаря. Оказалось, что и свечи, и фонаря. Фьяметта прилепила огарок в грязи рядом с ямой для отливки, теперь пустой, и поднимала фонарь повыше, чтобы лучше осмотреть двор.

Там царил полнейший хаос. Брошенный горн, зияющая яма, обломки мебели, разбросанные инструменты. Центральная часть галереи сгорела. Беленая стена была черной от копоти, а по сторонам опасно торчали обгоревшие балки.

— Но пожар-то они погасили! — радостно заметил Тейр.

— Да, — сказала Фьяметта. — Руберта, Тич и соседи. Я не знала… что у меня такие друзья. — Она тяжело опустилась на засыпанные угольками плиты. Останки бархатного платья влажно облепляли ее фигурку. — Ах, Тейр! Мой бедный, бедный дом!

— Ну-ну? — Он осторожно сел рядом с ней и погладил ее трясущиеся плечи. — Утром он, наверное, будет выглядеть получше. Я помогу тебе со всеми починками. Галерея это чепуха. Я ведь ставил крепи в руднике. И такую отстрою тебе галерею, что она никогда не провалится.

Из ее дрожащих губ вырвалось не то рыдание, не то смешок, Тейр не понял.

— Есть ли хоть что-нибудь, чего ты не умеешь?

— Не знаю, — ответил Тейр, подумав. — Я ведь всего не пробовал.

— А ты бы хотел все попробовать? — Ее бровь насмешливо поднялась.

Тейр поглубже вдохнул воздух для храбрости.

— Я хотел бы попробовать стать твоим мужем.

Она часто-часто заморгала и протерла глаза перепачканной в саже рукой.

— Я буду плохой женой. Слишком у меня острый язык. Так все говорят. Тебе ни минуты покоя не будет.

Тейр наморщил лоб.

— Так это «да» или «нет»? Ну послушай, где еще ты отыщешь жениха, готового взять в жены девушку, которая в любую минуту может его подпалить?

— Да никогда! — Она возмущенно выпрямилась. — Но я правда даю волю языку — так батюшка говорил. И у меня мало терпения.

— А у меня много, — отозвался Тейр. — Его хватит на двоих.

— С запустевающей бронзой ты был не слишком-то терпелив! — Уголки ее губ вздернулись.

— Да, но… мне же требовалось, чтобы она была безупречной! — А теперь ему требовалось красноречие. Зачем он начал этот разговор, когда на него навалилось такое утомление, что в глазах двоится? Он поднял голову и испугался: за черным квадратом крыши небо, стало оранжевым. В городе пожар? — Почему небо такого странного цвета?

Фьяметта, в свою очередь, подняла голову.

— Заря, — сказала она после долгой паузы. — Тучи расходятся.

И правда, темно-синие нагромождения туч были обведены медовой каймой.

— А-а… — Голова у него была словно набита кашей. Фьяметта хихикнула и чихнула. Это ей нужно лежать в постели! И переодетой в сухое! Он притянул ее к себе и обнял, согревая. Она не сопротивлялась. И даже, обняла его за шею. Так они и сидели под светлеющим небом.

— Он выглядит похуже, — сонным голосом заметила Фьяметта.

— А? — Тейр вздрогнул и проснулся.

— Он выглядит похуже. Утром.

Тейр взглянул над вороньим гнездом ее волос на то, что прежде было двором.

— Ну да.

Фьяметта наморщила нос.

— Да.

— Что — да? — спросил Тейр после паузы, сообразив, что понятия не имеет, о чем она говорит.

— Да. Я хочу выйти за тебя замуж.

— О! Отлично! — Он заморгал и крепче обнял ее.

— По-моему, это потому, что ты понимаешь безупречность. Чего она требует.

— Чего?..

— Вот почему я тебя люблю.

На его окаменевшее от усталости лицо пробралась медленная усмешка.

— Конечно. Вот почему я люблю тебя.

Как и замыслил зодчий, утренний свет дня летнего солнцестояния, вливаясь в верхние окна Монтефольского собора, падал широким лучом на аналой. Свет этот заиграл в гранате львиного кольца, когда Фьяметта надела его на палец Тейра. Он блистал, как рубин, как звезда. Золотая львиная маска, казалось, замурлыкала в руке Фьяметты, точно напившаяся вдоволь сливок и всем довольная самая огромная из кошек. Тейр это тоже почувствовал, решила Фьяметта, потому что улыбнулся, будто сам был котом, напившимся сливок. Он обнял ее так, что ребра затрещали, и не отпускал, пока епископ Монреале не кашлянул. А тогда они послушно стали рука об руку, чтобы принять его завершающее благословение. Фьяметта не могла решить, какое одеяние больше подходит Монреале — серое монашеское или вот это облачение из алого шелка и высокая епископская митра. Пожалуй, равно оба. Монреале не принадлежал к тем, кого создает одежда, а потому в любой он выглядел величаво.

И Тейра одежда не делает, продолжала она размышлять, а показывает, какой он. Она то и дело радостно косилась на него, даже когда благоговейно склонила голову. Его брачный наряд она увидела лишь сегодня — плод заговора между ним, Рубертой и портным. А вот штуку шелка они из бережливости купили одну на двоих, и поэтому его зеленая туника гармонировала с ее распашным платьем. Однако искусный портной сумел заложить подобающее число складок. Благодаря его прямой осанке скромная отделка рукавов и нижнего края позументами выглядела не простенько, а изящно. А сколько знатных сеньоров с тощими кривыми ногами позавидовало бы крепким икрам, которые белые шелковые чулки обтягивали без единой морщинки. Новые блестящие башмаки, а что у него всего одна пара сапог, другим знать не обязательно. Его белокурые волосы были убраны под щегольской головной убор из темно-зеленого сукна с позолоченной бляхой работы самой Фьяметты. «Кусайте пальцы от зависти, монтефольские дамы! Он мой!» Свое обручальное кольцо Фьяметта тоже отлила сама — но на этот раз без заклинания — с маской львицы. Ее крохотные золотые зубы сжимали ограненный зеленый камешек, позаимствованный из глаза серебряной змеи-пояса. Он, как и его пара, оказался при проверке настоящим изумрудом. Ну а целомудренная змея пусть пощурится, пока она не соберет деньги купить замену. Фьяметта чуть повернула руку, чтобы изумруд сверкнул, и наклонила голову ниже, пряча гордую усмешку.