Антон Казаков - Неутолимый Голод: Тупиковая ветвь [СИ]

Следующие годы стали для человечества сложными. И одновременно — прорывными.

Пыль, очень быстро окрещённая «магической», подействовала далеко не на всех. Один из сотен людей оказался ей в принципе подвержен. Один из десятков таких мог её принимать, не рискуя умереть от побочных эффектов. К ним, помимо стандартных инфарктов и инсультов, причисляли также совершенно безумные вещи вроде ссыхающихся костей, отмирания тканей сосудов и даже ББК, «безмолвной болевой комы», в которую, принявший магическую пыль человек, мог впасть на многие месяцы, прежде чем покинуть этот мир. В ней он чувствовал адскую боль, но ничего не мог сделать, потому как не мог ни слышать, ни говорить. Он оставался с этой болью один на один, до самого конца, избавительного, но не скорого.

Когда спешно основанная Гильдия Магов начала массово тестировать людей, ища потенциальных магов, оказалось, что их было мало. Так мало, что инерты — те, на кого магическая пыль не подействовала, — из чистой зависти вспомнили уже порядком забытые расизм с ксенофобией и вдохновенно ополчились против. Кое-где дошло даже до открытых стычек, погибли тысячи и тысячи, пока человечество не научилось встраивать магов, этих новых, особых своих представителей, в социум.

Самим магам, однако, и без того приходилось не очень легко.

Магическую пыль очень быстро научились синтезировать те из них, кто был учёными в своей прошлой, домагической, жизни. Много веществ с разных планет они перепробовали, но своего добились. Технологии в этой области постоянно совершенствуются и по нынешнее время.

Чтобы быть и оставаться магом, необходимо было принимать определённое количество магической пыли в сутки. Если хотелось держаться хотя бы на среднем уровне — минимум дважды. Ну а самым сильным, «сотникам», и того чаще — до раза в полчаса.

Чтобы можно было работать с магией больше нескольких секунд и оттягивать часто следовавшую за этим потерю сознания, требовалось однократно принимать большую дозу пыли прямо перед сеансом. И чем больше она была — тем тяжелее оказывалось пугающе болезненное и эмоционально разрушительное похмелье.

Разумеется, магическая пыль вызывала привыкание. Очень стандартное, слишком знакомое людям физическое привыкание, сильное, практически не позволявшее однажды ставшему магом когда-либо перестать им быть.

Но не физическое привыкание было самой большой проблемой.

Ею был Голод.

Ничто кроме пыли не могло дать того ощущения переполнения магией, обострения чувствительности и… всесильности. Она наполняла мага, каждую его клеточку, жизнью. Однажды попробовав, он больше не мог остановиться. Ведь едва ли жил в промежутках между тем, как его, истратившего всю силу, окунало в болезненное забытьё, и тем, как он снова вводил дозу побольше, чтобы подольше остаться в этом приятном, мягком и податливом, гостеприимном мире, где была магия…

В этом же крылась причина пропасти, внезапно раскинувшейся между магами и остальными, инертами.

На одной стороне были те, кто видел через разлом лишь впечатляющие, нечеловеческие способности и отталкивающий ритуал по их поддержанию, с детства распознаваемый как что-то недозволенное и мерзкое.

На другой же — те, кто на первых бὸльшую часть времени вообще не смотрел. Инерты остались для магов там, за пропастью, на предыдущем этапе развития. Теперь, на этой стороне, их проблемы и устремления лежали в совершенно других плоскостях и были принципиально иными.

Магическая пыль. Магическая наука. Магическая… жизнь.

И Голод.

Денис был сгустком боли и страха. Он плыл сквозь липкий свинцовый туман, из которого на него то и дело выползали жуткие картинки из далёкой-предалёкой, почти стёршейся из памяти, прошлой жизни. Воспоминания детства, Школа Магов, потом — бесчисленные причудливые планеты и существа… Всё перемешалось, всё клубилось в этом тумане, словно вечно движущаяся радужная поверхность Верофонта пряталась за ним и вылетала к Денису цветными протуберанцами, пугая, опаляя всё его бесформенное существо жаркой болью.

Сколько это продолжалось, сколько раз он уже беззвучно умолял пустоту забрать его, остановить мучения и просто сбросить в вечное небытие, Денис не знал. В сизом тумане без времени и пространства были только он и его боль. А может быть он и был всегда на самом деле лишь испуганным, горячим комком боли посреди липкой клубящейся серости?..

Вдруг его позвал голос. Что это? Это его Голод пришёл за ним сюда, прямо в океан боли? Только Голод мог за ним прийти. Больше некому. Никого у Дениса не осталось, даже по ту сторону океана боли…

Сначала тихо, едва слышно, но с каждым разом всё более отчётливо голос твердил:

«Проснись, Денис!»

Казалось, он тоже напуган.

«Проснись! Открой глаза!»

Вообще-то, это было странно. В этих фразах будто бы даже слышалась ярость…

«Либо ты откроешь глаза сейчас, либо этот туман навсегда останется твоим домом!»

Голод никогда раньше не разговаривал с Денисом. Он просто охватывал мага от макушки до кончиков пяток, без остатка, и подчинял своей воле, пока доза магической пыли и несколько минут хотя бы бесполезной, бытовой магии не утоляли его.

«Сейчас, Денис!!!»

Внезапно гулко чвякнуло, словно что-то большое резко вырвали из засасывающей болотной топи, — и мир вокруг мага взорвался.

Первыми навалились звуки. Полчища звуков устремились к его барабанным перепонкам, расталкивая друг друга, и принялись наперебой рассказывать о том, что происходило вокруг.

Звенела тишина небольшой комнаты. Мерно пощёлкивали, время от времени шипя, какие-то агрегаты. Периодически раздавалось монотонное жужжание, затихавшее через несколько секунд.

Затем, с резким жжением, вернулось зрение. Яркий свет врезался в них, прорубая себе, казалось, сквозную дорогу к затылку…

А ещё пару секунд спустя пришла настоящая, густая и терпкая физическая боль.

Сначала Денису показалось, что это просто сизый туман расступился, выпуская его наружу, а он так и продолжал состоять из боли, которая здесь, на свету, просто поменяла консистенцию.

Но постепенно его мозг локализовал источники боли — правая нога и левая рука. У него снова было тело!

Денис непрерывно стонал.

Наконец, его глаза привыкли к свету, и спадающее в них жжение позволило приоткрыть один и осмотреться.

Он был в палате, на высокой кушетке. Напротив него, вдоль стены, стояли, поникнув синтетическими «головами», три хирургических робота. Где-то за его макушкой, вне области зрения, шипели и пощёлкивали медицинские устройства. А спереди и чуть снизу что-то жужжало.

Боль постепенно отступала.

Денис попробовал пошевелиться — и не смог пошевелить ничем, кроме глаз и губ, ни на миллиметр. Щурясь, он разлепил веки и скосил взгляд вниз.