Гарри Гаррисон - Фантастическая сага [сборник litres]

Он поцеловал ее на прощание и собрался уходить. Со времени той ссоры прошло три недели, и внешне все казалось таким же, как и раньше, но внутри что-то изменилось, некое ощущение уверенности – или, может быть, любви – было разрушено. Об этом они не говорили.

– Что опять не так? – спросила она, стаскивая верхнюю одежду, в которую была укутана.

Энди остановился на пороге.

– Спроси Сола. Я уверен, что он с радостью расскажет все в мельчайших подробностях. Но когда он закончит, вспомни одну вещь. Он не прав.

– У каждого человека свое мнение, – невозмутимо ответил Сол, смазывая гуталином из допотопной банки еще более допотопные армейские ботинки.

– Мнение тут ни при чем, – сказал Энди. – Ты просто напрашиваешься на неприятности, ищешь приключений себе на голову. До вечера, Ширли. Если все будет тихо, как вчера, я долго не задержусь.

Дверь захлопнулась, и Ширли заперла ее на замок.

– О чем он говорил? – спросила она, грея замерзшие руки над брикетом морского угля, тлеющим в плите. Было холодно и промозгло, от сильного ветра дребезжало стекло в оконной раме.

– Он говорит о протесте, – сказал Сол, с удовольствием рассматривая до блеска начищенный черный ботинок. – Точнее, он высказывается против протеста. Ты слышала про закон о чрезвычайном положении? Его всю прошлую неделю обсасывали по телевизору.

– Тот, что они называют законом о детоубийстве?

– Они?! – заорал Сол, сердито полируя ботинок. – Кто они? Сборище бездельников – вот кто они такие. Люди со средневековым соображением, вечно идущие по проторенной дорожке. Другими словами, задницы.

– Но, Сол… нельзя же заставить людей делать то, во что они не верят. Большинство из них все еще думают, что это имеет какое-то отношение к убийству детей.

– Они думают неправильно. Разве я виноват, что мир полон болванов? Ты прекрасно знаешь, что контроль над рождаемостью не имеет ничего общего с убийством детей. В сущности, он их спасает. Что лучше: давать детям умирать от болезней и голода или следить за тем, чтобы лишние дети вообще не рождались?

– Если так рассуждать, то вопрос выглядит по-другому. А ты не забываешь о законах природы? Разве контроль над рождаемостью не является их нарушением?

– Милая моя, вся история медицины есть история нарушения законов природы. Церковь – как протестантская, так и католическая – пыталась приостановить использование анестезирующих средств, потому что по закону природы женщина должна рожать детей в муках. И то, что люди должны умирать от болезней, – закон природы. И то, что человеческое тело нельзя разрезать и что-то там чинить, – тоже закон природы. Был даже один парень по имени Бруно, которого сожгли на костре, потому что он не верил в абсолютную истину и законы природы вроде этих. Когда-то все было против законов природы, и теперь контроль над рождаемостью присоединяется к этому всему. Потому что большинство наших бед проистекает из того факта, что в мире чересчур много людей.

– Это слишком просто, Сол. В действительности существует не только черное и белое…

– О да, это так, но никто не хочет этого признавать. Послушай, сегодня мы живем в страшно паршивом мире, и все наши беды происходят по одной-единственной причине. Чертовски много народу. Как так вышло, что до сих пор у нас ни разу не возникло проблемы перенаселения?

– Не знаю… никогда об этом не задумывалась.

– И не только ты одна. Причина – оставим в стороне войны, потопы, землетрясения и подобные несущественные вещи – заключалась в том, что смерть косила людей. Умирало множество грудных младенцев, множество детей, а остальные умирали очень молодыми. Кули в Китае жил, питаясь одним рисом, и обычно умирал, когда ему не исполнялось еще и тридцати лет. Я слышал об этом вчера вечером по телевизору, и я этому верю. А один из сенаторов прочитал из азбуки – это такой учебник, по которому учили детей в колониальной Америке, – что-то вроде «будь добр к своим младшим братьям и сестрам, и они не пробудут с тобой слишком долго». Они размножались как мухи и умирали как мухи. Сколько детей умирало… Боже! И не так уж давно, надо сказать. В тысяча девятьсот сорок девятом году после демобилизации я побывал в Мексике. Дети там умирали от таких болезней, о которых ни ты, ни я даже и не слыхали. Там никогда не крестили детей младше года, потому что большинство из них к тому времени умирали, а крещение стоило кучу денег. Вот почему у них никогда не было проблемы перенаселения. Раньше весь мир был одной большой Мексикой, размножаясь, умирая и сохраняя равновесие.

– Так что же изменилось?

– Я тебе скажу, что изменилось. – Он потряс ботинком у нее перед носом. – Современная медицина. Все стало возможно вылечить. Избавились от малярии, а также и от других болезней, которые убивали людей молодыми и притормаживали прирост населения. Появился контроль над смертностью. Старики стали жить дольше. Стало выживать больше детей, которые раньше бы умерли, теперь они превратились в стариков, которые живут еще дольше. Люди появляются в этом мире с бешеной скоростью, но, увы, не уходят из него так же быстро. На каждых двух умерших приходится трое новорожденных. Население без конца удваивается – и скорость все время возрастает. Человеческая чума заразила наш мир. У нас стало больше людей, и они живут дольше. Нужно, чтобы рождалось меньше людей – вот решение проблемы. У нас есть контроль над смертностью, мы должны сбалансировать с ним и контроль над рождаемостью.

– Я все-таки не понимаю, как это может получиться, если люди по-прежнему думают, что это имеет какое-то отношение к убийству детей.

– Прекрати ты говорить про мертвых детей! – заорал Сол и кинул ботинок в другой конец комнаты. – Никакие дети не имеют к этому ни малейшего отношения – ни живые, ни мертвые. Так думают лишь безмозглые идиоты, которые слышали звон, да не знают, где он. О присутствующих мы не говорим, – добавил он не слишком искренне. – Как можно убить кого-то, кто никогда не существовал? Мы все – победители в овариальных гонках, однако я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сокрушался по поводу – ты извини меня за биологический термин – сперматозоидов, проигравших в этих соревнованиях.

– Сол… о чем ты говоришь?

– Об овариальных гонках. Всякий раз, когда нужно оплодотворить яйцеклетку, миллионы сперматозоидов стремятся обогнать друг друга и выполнить эту работу. Лишь один из них побеждает в этой гонке, а остальные остаются с носом. Кого-нибудь волнует это? Ответ один – нет. Так что же такое все эти сложные графики, колпачки и пилюли, используемые для контроля над рождаемостью? Не что иное, как способы проследить, как бы эти сперматозоиды не натворили чего. Так при чем здесь дети? Я не вижу никаких детей.