Рост Толбери - Неживой [СИ]

В пировальном зале свободных мест не было. Чтобы усадить всех гостей пришлось убрать все столы, кроме князева. Вместо них прямо на пол постелили толстые доски из обожжённого дерева, а вместо стульев предложили подушки и расписные ковры — на манер степянков с востока. Подавали запечённых зайцев, утку, пироги с минтаем, молодой картофель и дичь. Неискушенной воинственной публике такие лакомства пришлись более чем по вкусу. Ели и пили не стесняясь, не хватало лишь музыкантов.

На зов князя прибыли многие. Невысокий, но плечистый Зигой вообще не был воителем в привычном понимании этого слова, он возглавлял отряд таёжных охотников. В мирное время они вели промысел далеко на севере, но в военное их иногда нанимали в качестве проводников или даже партизан. Запах от Зигоя и его людей выделялся даже на фоне остального немытого отрепья, привыкшего жить в походах и дороге.

Зильда смотрела на него с ненавистью, причины которой сама не знала, так уж сложились звёзды в тот вечер. Из её «вольных людей» пировать пустили только троих, и то — только после того, как слуги отмыли их в тазах с горячей водой. После такого неуважения она была в шаге от того, чтобы закатить скандал и сорваться на ком-то. И напыщенный усатый дикарь подходил на эту роль больше всего.

Остальные прибывшие были профессиональными вояками. Вольные стрелки из Гузни — сорок арбалетчиков и знаменитая Восьмёрка лучников, которых не любил никто, предусмотрительно выбрали места у самого выхода. В войнах и местных стычках они участвовали настолько часто, что их стали узнавать по всей Узорице по одежде и гербу. Их болты и стрелы, зачастую отравленные, наносили любому противнику ужасный урон, от честной рукопашной же они всегда бежали, дабы не потерять обученных и опытных стрелков. С оглядкой на такую тактику, в плен они предпочитали не сдаваться, и считались в миру ребятами отчаянными и опасными. Даже самые благородные, милостивые и цивилизованные дворяне запытывали их до смерти, попади они в плен, применяя пытки от которых поворотило даже таёжного ублюдка. Только самые бесстрашные, подлые и падкие до денег могли найти себе место в этом отряде.

У ног князь сидели Копьеносцы Без Имени — элитные и ценящие себя очень дорого, мастера строевого боя и древкового оружия. Они были исключительно дисциплинированы, отказывались от выпивки даже на пиру вне похода и производили впечатление самой серьёзной силы из собравшихся. Ни дорогие, чешуйчатые доспехи, ни гладко выбритые неулыбающиеся лица, ни расправленные плечи и гордая осанка, ни синие плащи, без единого пятнышка грязи с копыт коней, ни другие атрибуты «высокопарных» и состоятельных ветеранов не спровоцировали никого из наёмников даже на недовольный взгляд в их сторону.

Слева от них расположились двенадцать Моравийских гренадёров. Зрелище диковинное даже для Тридании, куда по морю кого только не заносило. Они были одеты в накидки из очень плотной ткани, скрывавшие их обожжённые лица, оторванные пальцы и другие жуткие раны, которыми помечала их профессия. Несмотря на текучку кадров, в силу крайней ненадежности и нестабильности смеси взрывняка, эффективность таинственных «повелителей огня и грома» мало кто ставил под сомнение. Они умели навести на врага ужас своим невиданным и неукротимым оружием — бомбардами с картечью, жидким огнём, взрывающимися стрелами и бомбами. И благодаря царившей вокруг них атмосферу таинства и опасности, они уже успели завоевать любовь местных, устроив им фейерверк и танцы с огнём.

Слева от князя, за его столом, сидели дворяне. По их напряженным и несчастливым лицам Зильда поняла, что они опальные. Князь специально усадил их в окружении подобной кровожадной публики, чтобы они немного подумали о своём месте при новом дворе и перспективах своей верной или же неверной службы.

Справа, на самых почётных местах, расположилась компашка, которую Зильда невзлюбила ещё больше усатой морды степной крысы. Имперские мрази без поддержки своих бесконечных карательных отрядов обычно вели себя тихо, что-то вынюхивали и творили свои секретные и явно дерьмовые дела, в которые лучше не лезть. Они были самыми отвратительными поставщиками войны из всех возможных… их не интересовала плодородная земля, честь или золото, они почти не нуждались в услугах наёмников и они воевали так, что лучше было быть держаться подальше от всего, что происходило.

Но судя по их отсутствующим лицам и взглядам, упёртым в нетронутые тарелки, никакого интереса к происходящему они не испытывали. Вряд ли они вообще имели отношение к беде с чудищем, но, скорее всего, прибыли за тем, чтобы создать проблемы новые.

Да уж, достался новому князю горшочек с дерьмокашей. Горан Вечный показательно не смотрел на заморских гостей. Он был ещё слишком молод, самоуверен и, так же как и Зильда, часто находился во власти своих страстей. Она видела, как он стиснул зубы от тона камыса, вставшего напротив, и как он борется с желанием насадить его на кол или зарыть в землю ещё живым и кричащим.

— Мешок. Золота. Весом с того, кто внесёт мне голову Зверя, — князь встал и ответил, смерив камыса взглядом сверху вниз.

Рука Зигоя зацепилась за ус и дёрнула, он совсем не смутился, рассмеялся и оглянул зал.

— Даже если он? — спросил Зигой, указывая пальцем в один из дальних углов зала. Там сидел Байгуд, одинокий степной батыр, пришедший на этот пир, как и все — в поисках золота и славы. Он был настолько велик, что даже сидя в причудливой позе — подмяв под себя колени, возвышался над доброй половиной стражников.

— Я, Горан Вечный, даю слово князя, — надменно ответил Горан, уселся назад в своё кресло, опустил глаза и скрыл лицо за кубком.

Пировальный зал снова пришёл в движение, огласился тихими разговорами и шёпотом. Седой слуга поднялся к князю и начал что-то докладывать князю.

— Так, что это за тварь-то такая, владыка? Раз голова её мешком оценивается? — снова подал голос Зигой, он так и не сел, и не стёр свою ухмылку с лица, словно проверяя терпение князя. — Я — Зигой, многих убил зверей, многих загнал, со многих содрал шкуру, много добыл голов. Но не за одну не давали мешка.

— Митей! — позвал Горан, окинув ещё одним грозным взглядом Зигоя. На зов, вышёл бородатый мужичок-крестьянин.

— Расскажи им, что мне рассказал, — повелел Горан, выдохнул и снова поднёс к лицу кубок.

— Д-да, к-к-княс, — заикаясь произнёс Митей, помял в руках шапку, подождал пока все просмеются от его нелепого вида и неуверенности, и начал:

— Сначала, значицо, завыло оно. Выло-выло, по темноте обычно. Ажно выло так, что мураши по телу устремлялись, долго не затыкалось. Сержно, кузнец, осерчал, спать не мог со психу. Взял ночью свою кувалдень кузнечную, да пошёл в лес, да так и не вернулси. Нашли кожу его снятую, да мясо, словно стая волков над ним покумекала. И ещё нашли иродь проклятую, из веток и грязюки чёрную, ведовскую, посредь поляны. Вокруг неё трава пожухла, почернела и деревья к земле склонились. Сожгли её тут же. Потом спокойно было с неделю, а потом опять завыло, ещё пуще прежнего. Собрались мужики в ночь на Починки, с вилами и факелами, пошли на вой, да не вернулись. С той ночи зверина эта в деревню стала захаживать. Затемно по делам ходил — утаскивала, но в дома не ломилась, Всемать наверное нас защищала от лиха энтого. Ну… мы и побежали, как тут поживешь-то? Померла наша Норийка, деревня родная. К тебе пришли. Молим тебя о спасении и милости, верни нам землю нашу!