Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

А на той стороне людного зала, на балконе, где веселились ее спутники, она поднялась, перегнулась через перила и смешливым контральто крикнула: «Эй! Кто ты?»

Она была прелестна и облечена в серебро – тугое платье, глубоко вырезанное меж маленьких грудей. Ее подвижный рот, казалось, привык к смене выражений, но особенно – к смеху. Ее волосы буйно вились и светились, как у Мелкого Йона. И она звала меня.

– Да, да! Я тебе, глупенький. Как тебя зовут?

Я как-то забыл, что принято отвечать, когда к тебе обращаются.

Пес смущенно кашлянул, потом объявил:

– Прибыл… гм. Прибыл Ло Лоби!

В зале замолчали, и я понял, как громко было раньше. Бокалы, шепоты, смех, разговор, шарканье ног и скрип ножек – всего этого мне сейчас здорово не хватало. Сбоку, в дверях, где наверху сплелись две змеи, я заметил знакомую тушку. Горбун Пистоль, видимо, вышел посмотреть, почему стихло, увидел меня, зажмурился и с глубоким вздохом прислонился к косяку.

– Наконец-то, Лоби. Я думала уже, что ты никогда не придешь, – сказала Голубка. – Пистоль, принеси еще кресло!

Я удивился. Пистоль от удивления одурел. Впрочем, когда сумел-таки закрыть рот, потащил кресло наверх. Я вынул мачете из ножен и медленно пошел к Голубке, пробираясь меж столиков, цветов, свечей, хрустальных графинов. Мужчины с собаками на золотых цепочках, припавшими к хозяйским сандалиям, женщины с веками в драгоценных блестках, с грудями, приподнятыми бронзовой или серебряной сеточкой, – все поворачивали головы за мной.

Я взошел по лестнице на балкон. Прислонившись бедром к перилам, сияющая Голубка протянула мне руку:

– Ты друг Паука!

Счастлив тот, с кем говорит Голубка.

– Пистоль, – она обернулась к горбуну, и платье пошло светлыми морщинками, – поставь его кресло рядом с моим.

Пистоль повиновался, и мы уселись на парчовые сиденья.

Рядом с Голубкой трудно было смотреть на кого-то еще. Она наклонилась ко мне и дышала – кажется, просто дышала, только и всего.

– Нам с тобой нужно говорить, Лоби. О чем ты хочешь говорить?

Восхитительная штука – когда дышит женщина.

– Ну… я… – Я с усилием перевел взгляд на ее лицо. – Это правда, что девять тысяч лучше, чем девяносто девять?

(Признаю́сь тебе, я понятия не имел, что такое лопочу.) Она беззвучно засмеялась, и это было еще восхитительней.

– Попробуй, и сам узнаешь.

Тут все снова зашумели. Голубка не сводила с меня глаз.

– Кто ты, Голубка? Паук говорил, ты поможешь найти Фризу.

– Но я не знаю ее.

– Она была…

(Голубка дышит.)

– …она была тоже красивая.

В лице Голубки углубилась какая-то тень.

– Понимаю. Нам не стоит здесь об этом говорить. – Она оглянулась на Пистоля, который до сих нависал поблизости. – Ты, может быть, не совсем понимаешь, в чем тут дело.

Голубка приподняла подведенную бровь.

– Дело… – начал я.

– Потом, – вскинув подбородок, оборвала она.

– Но кто ты все-таки? Что ты умеешь такое?

Арка брови надломилась.

– Ты не шутишь?

– Нет.

Голубка растерянно обернулась к остальным. Они молчали. Снова взглянула на меня. Ее губы приоткрывались и смыкались снова, ресницы взмывали и вздрагивали.

– Говорят, что без меня все они перестанут любить.

– Как это?

– Он что, правда не знает? – спросил кто-то из ее приятелей.

Еще один высунулся:

– Не знает, что линии крови должны переплетаться?!

Голубка прижала палец к губам, и ее вздох позакрывал все ненужные рты.

– Придется объяснить. Лоби…

– Паук велел мне поговорить с тобой… – подхватил я, надеясь этим именем зацепиться за ее мир.

Она сверкнула режущей улыбкой:

– Все не так просто, Лоби. Разве ты знаешь, кто он такой? Великий господарь Ло Паук? Предатель, обманный друг, тот, кто подписал уже приказ о смерти Одноглаза? Что тебе этот обреченный человек? Подумай лучше о себе. Что у тебя за вопрос?

– Приказ о смерти?..

Она коснулась моей щеки:

– Побудь эгоистом, Лоби. Чего ты хочешь?

– Вернуть Фризу.

Я дернулся в кресле. Она откинулась на спинку:

– Спрошу, не ответив на твой вопрос: кто такая Фриза?

– Она… она была почти такая же красивая, как ты.

Голубка опустила голову, опустила светлые-светлые, теперь потемневшие глаза:

– Да. – Сказала без голоса, одним дыханием, одним движением, с которого нельзя было свести взор. В ее лице было столько живой, пытливой жизни, что его первое, еще на плакате увиденное выражение казалось теперь едким и насмешливым.

– Я…

Не то.

– Она…

Изнутри в ребра замолотил кулак. Потом перестал, разжался, дотянулся до головы и царапнул там сверху вниз, так что вспыхнули лоб и щеки. Глаза защипало.

Голубка задержала дыхание. Потом:

– Понимаю.

– Нет, не понимаешь, – с трудом вытолкнул я. – Не понимаешь.

На нас снова уставились отовсюду. Она огляделась, прикусила губу:

– Мы с тобой… мы не такие, как все.

– Что? А, ты про это… Скажи, Голубка…

– Да, Лоби.

– Что это за место? Я пришел сюда из деревушки, из безвестного одичалого мира, я шел цветками и драконами, я выбросил на ветер свое Ло. Мертвую любимую искал и нагого ковбоя, злого, как кнут Паука. И теперь где-то чумазый царевич-пастух должен умереть… а я это знаю и пойду дальше? Куда я пришел, Голубка?

– Здесь врата в одно старинное место. Называется Аид. – Она говорила очень быстро. – Плата за вход смерть или песня. Обратно без помощи можешь и не выбраться.

– Я искал мою темную девочку, а нашел тебя – серебряную.

Она встала, и мечи света от ее платья пронзили мне грудь. Ее нежная рука скользнула вниз по бедру. Я взял ее в свою, грубую.

– Пойдем, – сказала Голубка.

На лесенке, ведущей с балкона, она оперлась на мою руку:

– Мы один раз обойдем зал, а ты выбери, смотреть или слушать: то и другое, наверное, не сможешь. Я в свое время не смогла. Хотя попробуй…

Мы двинулись по кругу. Я клинком плашмя стукал себя по лодыжке.

– Мы стараемся быть людьми, Лоби, и от этого измотаны до предела. Чтобы продержаться еще хоть дюжину поколений, гены нужно смешивать, смешивать и смешивать.

Какой-то старик навалился брюхом на столик и жадно глядел на девушку, сидящую напротив. Она трогала язычком уголок рта, и глаза у нее были синие, волшебные. Ее точеные скулы будто насмешничали над стариком.

– Нельзя заставить человека зачать по ребенку с тысячей чужих людей. Но можно сделать эту идею привлекательной… – Голубка опустила глаза, – настолько, насколько возможно.

За другим столиком у женщины обвисало слишком тяжелое лицо. Но она смеялась. Ее морщинистая рука лежала на молодой, гладкой руке спутника. Подведенные глаза завистливо взглядывали на его быстро моргающие, темные, как маслины, веки. Его волосы вились свободно и блестели живым блеском. Ее были завиты и налакированы.