Лео Сухов - Безымянные слуги

Первый и Шестой начали снова смеяться. Пятнадцатая покраснела ещё больше, а я спрятался в кружку.

— Смотри-смотри! — Шестой продолжал ржать. — Они даже не в курсе были, что эта вторая история с романтическими подробностями! Шрам, кстати, а ты знал, что за тобой закрепилась слава разбивателя женских сердец?

— Что? — я чуть не подавился элем.

— Ха-ха-ха! — Пятнадцатая обвиняющее указала на меня пальцем. — Да ты их походя бьёшь и даже не замечаешь.

— Что про меня ещё рассказывали? — хмуро спросил я.

— Ну как минимум сегодня я слышал, что ты щелчком пальцев истребляешь тварей, познавших мудрость, — зловеще поведал мне Шестой.

Тут уже я не выдержал и принялся ржать со всеми.

— Так, Шрам, теперь соберись! — сказал Первый. — Сейчас будет серьёзный вопрос. Ходят слухи, что это ты первым призвал прыгать в воду, когда мы бились с серыми. Причём и Пятнадцатую подбил. Это так?

— Так, — не стал отпираться я.

— Мне нужно понять, почему ты решил, что надо бежать? Вот просто увидеть твою оценку ситуации.

— Это как раз легко, — качнул я головой, вспоминая подробности. — Нас прижали к берегу, продавив линию. Серые ворвались в лагерь, ударили в тыл другой части ааори — просто вырезали, давя массой. Нори тоже ударили в тыл, и их поражение было вопросом времени. Совсем небольшого времени. Ну, просто, понимаешь — была бы их тысяча, две, три… но они просто заполонили весь берег. Бежали-то уже многие… Просто не знали, куда бежать…

Шестой внимательно слушал. Первый кивал. Пятнадцатая, похоже, задремала.

— Я попросил меня подменить в строю и кинулся к Пятнадцатой. Она была на перевязке и не могла видеть, что происходит. Кратко ей всё объяснил. Сказал, что надо спасаться по реке.

— А если бы она сказала стоять до последнего? — спросил Первый.

— Стоял бы до последнего, — пожал плечами я. — Обидно было бы, конечно. Тем более я теперь точно знаю, чем всё закончилось.

— Ладно, и самый последний вопрос, — усмехнулся Первый, покосившись на задремавшую Пятнадцатую. — Самый тяжелый, самый… даже не знаю, как назвать — ты с ней спал?

Вот теперь я поперхнулся и кашлял, пытаясь освободить лёгкие. Шестой с хохотом помогал мне, от души стуча по спине. На этот вопрос я отвечать не стал. Первый с Шестым и сами поняли: нет. А Пятнадцатая от моего кашля проснулась.

— Ну и зачем вы мне Шрама сломали? — возмутилась она, присоединяясь к Шестому.

— Хватит! — взмолился я. — Доломаете!

— Так, вы двое ещё собираетесь чужие души исследовать, или на этом всё? — поинтересовалась девушка.

— Не, там по истории со Златой было понятно, что всё с ним нормально, — отмахнулся Шестой. — Просто, когда про человека за пару месяцев столько историй сочиняют, интересно узнать всё из первых рук.

Посиделки закончились быстро. Выпитое тянуло в сон, и уже ничем нельзя было побороть это желание. А на следующий день начались тренировки, которые мигом отбили желание пить по вечерам. Первый оказался суровым командиром, выжимая из нас все соки. Устала даже Пятнадцатая. Мой десяток пополнился двумя бойцами — Молчком и Лентой. И знакомиться с новенькими пришлось в процессе.

Ласка мне всё так же неуловимо напоминала Злату, но это уже не задевало настолько сильно. Пересказав нашу с ней историю Первому, я как-то смирился с тем, что эти отношения были прокляты с самого начала. Ласка была другой — и это было важнее. Да, она часто скрытничала, могла что-то не сказать или поступить по-своему, но всё же подчинялась мне как десятнику, старательно выполняла задания и главное — явно была честнее моей бывшей подруги. И не бросала своих соратников. Даже когда можно было просто сдаться — Ласка стояла до последнего. И это компенсировало её неумение воевать. Она отлично готовила, умела быстро перевязывать раны — и этим ей и предстояло заниматься в будущем. В бой, на первую линию, я её пускать не собирался.

Рыба был как отличным мореходом, так и хорошим бойцом. Не слишком уверенно вёл себя в строю, но в одиночных поединках показывал отличные результаты. Даже наблюдая за ним со стороны, я обогатил набор приёмов для работы с копьём. А когда я пересилил гордость десятника и привлёк его для индивидуального обучения, некоторые приёмы удалось передать и бойцам десятка.

Гвоздь, в отличие от бывшего начальника по мореходству, был именно таким, как и его прозвище. Прямым и резким. Хотя тот же Рыба всегда шутил, что резким бывает понос, а не гвоздь. Гвоздь был жилистым, выносливым и очень жёстким. Часто проигрывал в поединках, но в строю нередко оказывался тем, кто удерживал линию, не давая её прогнуть. После его удара учебным копьём многим приходилось покидать бой, держась за синяк.

Одноглазый получил второй большой щит. Парень был добродушным, крупным и высоким. Любил похохотать, любил девушек — и те, похоже, отвечали ему взаимностью. Он никогда не нарывался на драку, не огрызался, но драться — умел. На кулаках, копьём, любым увесистым предметом. Правда, предпочитал отмахиваться, а не нападать. В ааори он пришёл чуть раньше меня и долго кочевал по десяткам: его добродушие нередко воспринималось как слабость другими бойцами. В моём десятке к нему попытался прицепиться Рыбоед, но мне даже вмешиваться не пришлось. Пузо и Одноглазый зажали наглеца, и пока Одноглазый расстраивался, Пузо нахала слегка помял. Вопрос был решён отправкой всех троих на чистку туалетной трубы.

Рыбоед был наглым, хамоватым, но простым. Получив один раз, он больше не предпринимал попыток достать победителя. Ааори он пробыл меньше, чем я — и меня сильно побивался. Зенка сдала его, сказав, что он наслушался историй про меня и теперь считает чуть ли не сказочным богатырём. Мне бы его уверенность — я себя таковым не ощущал. К сожалению, приходилось признать, что за Рыбоедом придётся следить в оба глаза: он был не самым надёжным товарищем. Да и во время бунта я успел его заметить среди противников. Но в целом он вёл себя в десятке прилично и больше ни к кому не лез. Даже нередко помогал.

Самым непонятным для меня был Молчок. В ааори он провёл почти пять лет. Отлично работал копьём и неплохо обращался с топором. Роста был небольшого, коренастый, чёрные волосы стриг коротким ёжиком. Я вот со своими не разобрался, и они росли стремительно — навёрстывая упущенные дни. Молчок каждый день брился, раз в несколько дней подравнивал свой ёжик и был очень молчалив. Не обладая талантами Первого и Шестого, я его расспрашивать не хотел — обидится ещё. Хотя более вероятным было, что просто промолчит. Он всегда молчал, изредка выдавливая из себя пару слов. Он не ссорился ни с кем, никогда не спорил и часто пожимал плечами, если ему в чём-то отказывали. Он не жаловался и стойко сносил всё, что преподносила ему жизнь.