Руслан Михайлов - ПереКРЕСТок одиночества [#2]

Бросив оружие – оно все равно никуда не денется – попытался ползти, но понял, что силы уходят с бешеной скоростью. Все дело в проклятом рычаге, что был длинноват и подобно якорю втыкался в снег, заставляя меня «поворачивать» и тратить лишние силы при передвижении ползком. Шипя проклятья, я поднялся на четвереньки и рванул вперед, волоча за собой приделанную к металлическому шлангу оружие. При этом я прислушивался к хрусту шагов и звону проламываемой ледяной корочки. И едва только шум стал слишком близким, а затем внезапно прервался, я вскочил на ноги и, не оглядываясь, перепуганным зайцем рванул в сторону. Успел сделать пяток огромных прыжков, а затем за спиной полыхнуло синим, затрещавший воздух обжег дикой болью и заставил упасть. Взвыв, я покатился по снегу, с силой ударяя онемевшими ладонями по снегу и мотая звенящей головой.

Надо чуть полежать… надо чуть прийти в себя…

Встать!

Встать, Охотник! Встать!

Охнув, я перевалился на бок, подскочил и, кренясь на один бок, побежал, подслеповато вглядываясь в серый мир правым глазом – левый отказался. По лбу и щеке стекало теплое, но проверять некогда – за мной шагает смерть. А я, жалкий подранок, еле-еле бегу.

Меня спасла трещина. Неглубокая и засыпанная мягким рыхлым снегом узкая трещина, куда я рискнул прыгнуть, когда понял, что размеренно шагающий замороженный старик куда быстрее еле передвигающего ноги полуослепшего и пораженного током живого бедолаги. Хотя я даже не прыгнул. Я запнулся и упал ничком, с силой ударившись плечом о ледяную стену, затем скребанув тут же онемевшей щекой о нее же. Белая перина прыгнула навстречу. Я ударился о пушистый ледяной пух лицом и… с ужасом понял, что проломил «дно» трещины, продолжив путь вниз – в бездну. Не знаю, как я удержал крик в груди и не выпустил его наружу. Не знаю, как мне в подкорку, минуя сознание, пришла идея дернуть тазом вперед и одновременно подать пятки назад, скользя при этом дрожащей ладонью по металлу шланга. Но я сделал это. Рванулся, повернулся, схватился, еще раз рванулся и… замер в узкой трещине, упираясь пятками в одну стену, вонзив рычаг в другую и повиснув на тяжелой винтовке, что превратилась в спасшую меня распорку.

Я жив… я еще жив…

Но это ненадолго…

Надо решиться…

Уперевшись покрепче, бросив взгляд на мерцающий зеленый огонек, я уставил лицо вверх. Заелозил ногами, жалея, что я в мягких теплых сапогах не имеющих способных вонзиться в лед шипов. Но должна же тут быть хоть какая-то зацепка, хоть какая-то выемка. Ноги скользили, упертый в стену рычаг скрежетал, винтовка медленно соскальзывала, в голове по-прежнему звенело. Вот теперь я понял какова истинная сила электричества… а ведь меня задело самым-самым краешком…

Сначала я увидел голубое грозное свечение. А затем и нависший надо мной темный силуэт. На краю трещины стоял однорукий Ахав Гарпун, опустив глаза и глядя на меня с бесстрастием давно умершего. Вот шевельнулись пальцы на руке, к ним от плеча по промерзшим венам побежали яркие искорки, что в свою очередь щедро выплескивались пульсаром в его полупрозрачной груди.

А я продолжаю елозить пятками по ледяной стене…

Ну что ж… раз так – то хотя бы уйду по-своему.

Толкнувшись, я ударил коленями в стену, отшатываясь и выдирая винтовку. Вскинув дуло, я дважды нажал на спуск. Первый ударил в лед, заставив тот помутнеть. А второй угодил точно в голову Ахава, вырвав из нее большую часть и подбросив монстра в воздух.

Вот так!

Меня обожгла радость. Настоящая кипящая злая радость. И падая в черноту трещины, я улыбался. Пусть этот мир сожрал меня – но и я успел кое-что откусить от него!

Удар…

Темнота

— Болит аль не болит — а работать надо, внучек.

Удивленно вздрогнув, я медленно приоткрыл глаза, повел мутным взглядом по сторонам, пытаясь увидеть произнесшую эти слова бабушку.

Как-то серьезно приболев, проведя аж целых два дня в постели, она, упрямо закусив губу, начала сползать с кровати и нашаривать тапочки. На мое возражение и слезы, она удивительно ласково погладила меня по волосам морщинистой изработанной ладонью и произнесла эти памятные слова:

– Болит аль не болит — а работать надо, внучек — посидела чуть на краю кровати, встала и, шатаясь, опираясь на меня, побрела к сеням, бормоча — Пока больно – ты живой, пока тяжко – ты живой, пока горько — ты живой. Запомни это, внучек. Запомни накрепко. Когда будет легче? А кто его знает. Может в другом мире каком? Да и то что-то не верится в эту сказку…

Подтянув ноги, уперевшись рукой, я медленно принял сидячее положение и, лязгая зубами, прохрипел:

– И это мире – тоже. Больно, тяжко и горько. Но я живой… живой…

Живой!

Медленно поднявшись, охнул от боли в правом колене. Скрежеща зубами, заставил ногу еще несколько раз согнуться и разогнуться, одновременно сжимая и разжимая пальцы на руках.

Как долго я пролежал без сознания?

Как глубоко я провалился?

Успел ли заработать обморожение?

Помер ли наконец Ахав?

На последний вопрос ответ пришел удивительно быстро — стоило мне вскинуть голову и я увидел застрявшего между стен трещины Гарпунера. Голого старика сложило пополам, свешивалась вниз белая-белая рука, пульсируя, медленно затухал в груди грозный пульсар, освещающий все вокруг призрачным светом.

— Ладно – кивнул я – Ладно.

И снова в душе затеплилась радость. Детская радость, когда первый раз в жизни даешь отпор обидчикам, отвечая словом на слово, ударом на удар. Эта радость неописуема и незабываема.

А еще я снова видел – обоими глазами. Мутность быстро исчезала. Затихала головная боль. На лбу ссадина, на щеке ссадина. Причем, если верить результатам ощупывания, у меня даже не ссадины, а кожа будто лопнула изнутри наружу, раскрывшись как кровавые бутоны. Ничего себе…

— Ладно — повторил я, дергая рычаг до щелчка и зажигая на оружие желтый огонек – Ладно.

Больше дергаться не решился – снова вспомнил тот иссохший труп напавшего на своих спятившего агрессора. Мне главное иметь возможность пальнуть хотя бы раз в случае чего.

А теперь…

А теперь надо срочно выбираться.

Проваливаясь в снегу, с трудом добрел до более узкого места и, используя винтовку как распорку и ледоруб одновременно, сначала вырубая выемки-опоры для сапог, а затем вклинивая оружие и поднимаясь чуть выше, я начал долгий изнурительный подъем. И глядел только по сторонам и вверх, избегая смотреть в густую мрачную синеву под собой – боялся, что что-то во мне дрогнет и я сорвусь. Глупый иррациональный страх – но ругать за него буду себя позже. Не смотрел я и на тело Ахава. По той же причине. Не знаю, когда я вдруг стал суеверным, но уверен, что это временно. А пока лучше сосредоточиться на выбивании следующей ступеньки. Сосредоточиться на подъеме…