Дмитрий Гришанин - По ту сторону жалости

Надвигался вечер, и следовало подыскать место для ночлега. Я уже смирился с мыслью, что придется заночевать в открытом поле. Но хотелось, по крайней мере, залечь под каким-нибудь деревом, чтобы, за неимением нормальной крыши, над головой хотя бы раскинулась древесная крона.

И на исходе четвертого часа, когда уже начало смеркаться, и я отчаялся отыскать укрытие, мне сказочно повезло. Впереди показалось даже не дерево, а вполне комфортное человеческое жилище.

Припустив едва не бегом, я добрался до подарка судьбы буквально за десять минут.

Рядом с небольшим кирпичным домиком ютилось несколько деревянных сараев, и чуть на особицу – аккуратная бревенчатая банька. Окружали все это великолепие, вместо забора, с десяток рядов деревянных ульев, торчащих из травы с интервалом в два-три метра друг от дружки.

Из-за вечернего времени пчел над пасекой практически не было, но из ульев доносилось басовитое жужжание, вынудившее пробираться среди жилищ злых по осеннему времени насекомых с максимальной осторожностью.

Но как это всегда происходит, когда чего-то очень опасаешься – это непременно случается. Я находился в середине широкой полосы ульев, когда из вдруг распахнувшейся двери крайнего сарая вырвался огромный, как горилла, двухметровый лотерейщик и, радостно урча, понесся ко мне. На автомате тут же скинул с плеча винтовку, навел в сторону твари и трижды выстрелил.

Что после этого началось!

Сами выстрелы, прозвучавшие из-за глушителя едва слышными хлопками, пчелы проигнорировали. Но, на мою беду, сраженный последней пулей лотерейщик рухнул аккурат на один из ульев в ближайшем к дому ряду. И, разумеется, своей ста пятидесяти килограммовой тушей размолотил ее на мелкие дощечки.

Воздух мгновенно почернел и загудел от тысяч обездоленных пчел. Большая часть роя атаковала обидчика, и бьющийся в смертельной агонии лотерейщик оказался буквально погребен под ковром из свирепых насекомых. Меня десятиметровая дистанция от эпицентра трагедии уберегла мало. И охнуть не успел, как получил разом пять жалящих уколов – в лоб, щеку и открытые руки.

Вспышка боли от ударов жал вывела из ступора. Наплевав на осторожность, со всех ног бросился напрямик к распахнутой двери дома.

Тридцатиметровку до крыльца преодолел буквально секунды за четыре, по дороге словив еще десятка два пчелиных укусов, большинство из которых пришлось в прикрывающую лицо многострадальную левую руку.

Ворвавшись в дом, захлопнул за собой дверь, и услышал частые удары по деревянной преграде сотен разъяренных преследователей.

Сбежав от смертельно опасного роя, облегченно перевел дух, задвинул дверной засов и тут же взвыл от вспышки боли в покалеченной руке.

Поскольку в правой по прежнему судорожно сжимал винтовку, запирать дверь пришлось изжаленной левой. Растревоженные укусы спровоцировали адский приступ боли в отросших наполовину пальцах. Бросив на пол винтовку, выхватил правой из кармана разгрузки шприц со спеком и, не слушая предостерегающие крики наставницы, тут же вогнал иглу в пылающую огнем левую кисть.

Облегчения наступило мгновенно. Я еще додавливал содержимое шприца, а пылающую конечность уже обдало блаженной прохладой – словно рука опустилась в ведерко с толченым льдом.

Волна бодрящего холода с левой руки растеклась по всему телу. Пчелиные укусы перестали болеть, зудеть и чесаться. В голове сделалось кристально ясно. Я осмотрелся. Увидел короткую лесенку, ведущую из прихожей в длинные сени, в конце которых на стене, вместо окна, висело странно знакомое зеркало.

Это находка отчего-то меня ужасно заинтриговала. Я буквально ломанулся к зеркалу. Так торопился, что промахнулся мимо верхней ступени, споткнулся и по-собачьи на четвереньках ворвался в сени.

В зеркале, вместо моего отражения, клубился непроницаемый белый туман, по которому я мигом опознал артефакт. Это было зеркало из заполненного кисляком владения невидимки-насмешника. Но как оно оказалось здесь, в богом забытом доме одинокого пасечника?..

От размышлений отвлек знакомый хриплый голос перса:

– Сгинь, Рихтовщик, не хочу тебя видеть!

Туман в зеркале раздался в стороны и на миг я увидел в нем собственное отражение, тут же обернувшееся образом одетого в камуфляж кваза, с кровавым пятном на груди.

– Белка! Ты меня слышишь?! – выдохнул я, не в силах поверить такому невероятному повороту.

– К сожалению, – фыркнула девушка-кваз.

– Почему ты так со мной? Чем я тебя обидел?

– Да ничем, блин! Рихтовщик, просто отвали, ладно!

– Я хочу помочь!

– Сама справлюсь!

– Кто с тобой сделал это?

– Какая разница!

– Мне важно!

– А мне плевать, что тебе важно!

– Мля, Белка! Мы ж друзья! С хрена ты так выделываешься!

– Да у тебя – мля! – похоже, немерено друзей-то! В каждом стабе по подружке! Не собираюсь скучать в конце длинной очереди!

– Какие еще подружки?

– Да пошел ты!

Навалившийся со всех сторон белый туман, мгновенно скрыл образ Белки. Стекло зеркала с хрустальным звоном треснуло…

…И я уставился в покрытое сетью трещин окно, в старой перекосившейся деревянной раме. В подсвеченное лунным светом стекло свирепо бились десятки басовито гудящих пчел.

– Это че, зеркало мне приснилось что ли?

– Наконец-то очухался, – закудахтала наставница. – Не слабый ты глюк со спека словил. Три часа в окошко таращился.

– Так вот почему там уже ночь.

– Ну слава Стиксу, с соображалкой, вроде, норм. Кукушку не сорвало.

– С чего это вдруг кукушку у меня должно сорвать? – фыркнул, переходя из сеней на жилую половину.

Здесь, к счастью, обошлось без следов пребывания зараженного. Большая русская печка в углу, массивный дубовый стол в окружении стульев у большого трехстворчатого окна, пара мягких кресел средней степени потертости и длинный диван у стены. Все выглядело уютно и вполне по-домашнему. Впечатление чуть портил лишь толстый слой пыли на всем. Но пыль – это не дерьмо на стенах и полу, дело легко поправимое.

– Так это ж спек, придурок! – продолжала меж тем неистовствовать Шпора. – У него побочка такая, что мама не горюй! Может так башку переклинить, что с первой дозы нариком конченым станешь, сторчишься нахрен, все на свете за дозу продать готов будешь, и только после перерождения снова нормальным станешь. Потому и применяют его умные люди только в самых крайних случаях, когда совсем припрет.

– Так у меня и был такой, – подхватил, стряхивая с плеч рюкзак и укладывая в одно из кресел, рядом с винтовкой. – Руку от пчелиного яда словно клещами раскаленными на части рвало. А сейчас, вон, уже норм. И даже пальцы почти отросли.

– Это не из-за спека, а благодаря подстегнутой пчелиным ядом регенерации. Часик бы боль потерпел и, безо всякого спека, в норму бы пришел.