Эрик Рассел - Избранные произведения в одном томе

— А ужасная мина, которую вы на себя только что нацепили, должна, по-видимому, означать угрозу?

— Если угодно. Я чертовски скверно разыгрываю сцены.

— Вы думаете, это необходимо?

Он оживился и уверил:

— Нет, конечно! Просто я пытался убежать от своих мыслей и убежал слишком далеко. Совсем как тот человек, которому вырвали зуб, и он смеется, только чтобы показать, что ничего не почувствовал.

— Воистину, странен мужской ум, и извилисты тропы его, — философски заметила Клэр. Она перевела взгляд куда-то за его плечо, глаза ее вдруг сузились, она наклонилась вперёд и тихо произнесла: — У моего брата Боба была одна причуда. Может быть, он рассказывал вам. Он не верил в совпадения.

— Да, он говорил мне. Почему вы вспомнили об этом сейчас?

— Потому что именно сейчас я кое-кого увидела. — Ее голова придвинулась ближе. — Через четыре столика позади вас — рыжий, веснушчатый человек в светло-сером костюме. Сегодня утром, когда я вышла из дома, он прошёл мимо меня. Я посмотрела на него совершенно случайно, конечно, и забыла бы напрочь, если бы он снова не пересек мне дорогу в тот момент, когда я вышла на улицу вечером. Теперь он — здесь. Три раза за день — это уже многовато. — Она весело усмехнулась. — Если он так же любопытен, как и Боб, и, в свою очередь, запомнил меня, он наверняка подумает, что я против него что-то замышляю.

— Вы уверены, что не ошиблись? — спросил Армстронг, не оборачиваясь.

— Убеждена.

— И вы никогда, не замечали его раньше?

— Не припоминаю.

Армстронг немного подумал, затем пожал плечами:

— Может, это какой-нибудь робкий обожатель? Стесняется подойти. Предпочитает восхищаться издалека.

— Не говорите глупостей, — укорила она.

Он снова пожал плечами и взглянул на часы.

— Вы позволите, я выйду на минутку? Скоро вернусь. — Дождавшись ее кивка, Армстронг поднялся и небрежно направился к выходу, по-прежнему не глядя по сторонам.

Снаружи имелась телефонная будка. Войдя в нее, он опустил монетку и стал набирать цифры, следя за экраном.

Автоответчик провозгласил: «Агентство Хансена! Вы можете подключиться к ночной линии связи по четвертому сигналу или записать своё сообщение по десятому сигналу. Один… два… три… четыре…»

— Подключаюсь, — моментально среагировал Армстронг. Крохотный голубой курсор замигал на цифре четыре, послышался характерный звук зуммера.

Затем раздался резкий щелчок, цифра четыре растаяла, и появилось суровое лицо Хансена. На голове у него красовалась шляпа. Он бесстрастно смотрел на Армстронга, не произнося ни слова.

— Уходите или пришли? — осведомился Армстронг.

— Ухожу. Впрочем, никакой разницы. Эта линия включается в любом случае, здесь ли я или нет. — Он холодно глядел с экрана. — В чем дело?

— Я-в «Лонгчампе» с приятельницей. Кажется, за ней следят.

— Ну и что? Нет закона, запрещающего за кем-нибудь следить, особенно за дамой.

— А если это не просто так? Вдруг ей грозит опасность?

— Чепуха! — На бесстрастном лице сверкнули глаза. — Вы начитались дурацких книжек. Но если парень до сих пор не имел дела с полицией, вы ничего с ним не сделаете, пока он сам не схватит вас за горло.

— Просто замечательно! — В Армстронге взыграл боевой дух. — Значит, я позвонил вам просто так, чтобы вы спели мне колыбельную?

— Оторвитесь от него, уходите оттуда.

— Удирать — занятие, недостойное мужчины.

— Или, — продолжил Хансен, игнорируя это замечание, — можно завлечь его в какое-нибудь укромное местечко и пересчитать ему ребра.

— Я уже прикидывал. Это ничего не даст.

— Или, — добавил Хансен по-прежнему невозмутимо, — сделайте то, что обычно делаю я, — сами выследите «хвост» и выясните, кто стоит за его спиной. Всегда лучше знать чужие козыри.

— У меня была такая мысль. Но раз уж я с дамой, я не могу следить за парнем, который следит за ней, тем более что я должен ее охранять. Придется этим делом заняться вам.

— Вы можете оставаться на месте, пока я не приеду? — спросил Хансен.

— Вообще-то мы собирались на выставку на Шестой авеню, но, так уж и быть, подождем, когда вы к нам присоединитесь.

— Мне нужно пятнадцать минут. — Хансен сдвинул шляпу на затылок. — Когда появлюсь, вы меня не видите — понятно?

— Да я вас вообще знать не знаю, — согласно кивнул Армстронг. Выключив монитор, он вернулся к Клэр.

— Четвертый столик свободен, — сокрушенно сказал он, тяжело опускаясь в кресло.

— Боже мой! — воскликнула Клэр, приложив к блеснувшим глазам платочек размером чуть больше почтовой марки. — Вы о том человеке? Ну, вы не лучше Боба! — Отрезвленная его спокойным взглядом, она добавила: — Он вышел сразу за вами.

Армстронг сделал знак официанту. Лучше пока замять это дело. Пусть она успокоится, в ближайшие четверть часа ее ничто не должно огорчать. Но за кем следил рыжий сейчас, за Клэр или за ним?

С минутным опозданием прибыл Хансен в сопровождении Мириам и приземистого малого, на вид отпетого хулигана, в грозящей лопнуть по швам кожаной куртке. Трио с достоинством продефилировало мимо Армстронга, взглянув на него, как на пустое место, и заняло столик в глубине зала, левее.

Болтая с Клэр и одновременно стараясь не пропустить все ещё отсутствовавшего соглядатая, Армстронг дал Хансену с друзьями время на то, чтобы пропустить по стаканчику, затем встал и помог своей даме надеть манто.

Они направились на выставку и провели два часа среди впечатляющих голограмм-экспонатов, наблюдая демонстрацию передвижной телеустановки с десятифутовым экраном. Они сошлись во мнении, что цветовая насыщенность и объемность изображения выше всяких похвал. Телевидение почти достигло предела своих возможностей.

Оттуда они направились в ночной бар, а затем Армстронг на своей машине отвез Клэр домой. По дороге ничего не случилось, и до самого возвращения к себе он не замечал Хансена или ещё кого-нибудь. Чувствуя раздражение оттого, что ничего необычного не происходило, Армстронг задумался: а не слишком ли он драматизирует всякие пустяки?

Мысленно перебирая детские воспоминания, Армстронг подумал, что всегда и во всем был воплощением нормальности. Ни живостью ума, ни причудливостью фантазий, ни вздорностью капризов он не превосходил любого здорового ребёнка. Лишь позже он развил в себе свою одержимость и склонность к мрачным предчувствиям. Почему, почему, почему? Он сердито смотрел в стену, которая, казалось, молча вторила: «Почему, почему, почему?»

Начало светать, затем наступило утро, а он все ломал голову над одними и теми же вопросами, с томительной безысходностью не находя на них ответа. Усталый, он тупо слонялся по квартире, пока наконец в половине одиннадцатого не позвонил Хансен.