Эрик Рассел - Избранные произведения в одном томе

Великий Правитель выпрямился, давая понять, что аудиенция окончена.

— Утром я дам свой ответ. Советую подумать над своей дальнейшей судьбой. Она у тебя, прямо скажем, незавидная.

Лоусон подошел к массивным дверям кабинета.

— Солярианец, озабоченный своей судьбой, — что волосок, которому не хочется падать с головы, — сказал он. Открыв дверь, он выразительно посмотрел на Великого Правителя и добавил: — Волосок может упасть и превратиться в пыль, но голова останется.

— Как это понимать?

— Вы имеете дело не лично со мной. Вы имеете дело со всеми солярианцами.

Увидев вышедшего Лоусона, охранники мгновенно оживились и отвели его в центр дознания, остановившись у дверей помещения, откуда они его забирали. Лоусон вошёл внутрь и спокойно закрыл двери, показывая охранникам, что они своё дело выполнили. Столь же спокойно он прошёл мимо многочисленных столов, за которыми восседали погруженные в бумаги дознаватели. Прежде чем кто-нибудь из них попытался его остановить, Лоусон достиг выхода из здания.

Путь ему преградил какой-то офицер с тремя кометами на погонах.

— Куда ты направляешься?

— Назад, на свой корабль.

Офицер немного удивился.

— Так ты виделся с Великим Правителем?

— Конечно. Я только что от него. — Лоусон сделал серьезное лицо и добавил: — У нас состоялась в высшей степени интересная беседа. Маркхамвит сказал, что обязательно встретится со мной завтра утром.

— Ого!

Отношение трёхкометного офицера к Лоусону сразу же изменилось. Офицер отличался сообразительностью и быстро понял: угодить гостю Маркхамвита — значит угодить самому Великому Правителю. Поэтому он тут же предложил:

— Я возьму вездеход или грузовик и сам отвезу тебя.

— Очень любезно с вашей стороны, — ответил Лоусон и одарил офицера таким взглядом, словно у него на погонах было не три, а целых шесть комет.

Взгляд возымел своё действие. На дворе тут же нашелся свободный вездеход, который отъехал прежде, чем Ганн, Казин или кто-нибудь могли спросить, кто эго позволил двурукому пришельцу покинуть центр дознания. Вездеход катился на приличной скорости. Водитель болтал, не закрывая рта.

— Великий Правитель — личность, исключительная во всех отношениях, — вещал офицер, надеясь, что завтра эти слова достигнут нужных ушей. Вообще-то про себя он называл Маркхамвита «напыщенным вонючкой». — Нам здорово повезло, что в нынешние тяжелые времена у нас такой мудрый и дальновидный вождь.

— Да, все могло быть значительно хуже, — отозвался Лоусон, дипломатично завернув своё мнение о Маркхамвите в подобие похвалы.

— Я помню, как однажды…

Офицер вдруг замолчал и резко остановил вездеход. Его внимание переместилось на понурую фигуру, стоявшую на обочине дороги.

— Кто приказал тебе здесь стоять?

— Никто, — честно признался Ядиз.

— Тогда почему ты здесь торчишь?

— Потому что он не может находиться в другом месте, — вместо Ядиза ответил Лоусон.

Офицер недоуменно заморгал, потом изучающе вперился в ветровое стекло, после чего обернулся к пассажиру.

— Почему не может?

— Потому что в данный момент он находится здесь и, естественно, не может быть там, где его нет. Я прав? — спросил Лоусон у Ядиза, словно нуждался в его подтверждении.

Его слова каким-то образом подействовали на офицера, ибо тот резко распахнул дверцу и скомандовал Ядизу:

— А ну, лупоглазый идиот, марш в кабину!

Ядиз забрался в кабину. Свою винтовку он держал так, словно у нее кусались и дуло, и приклад. Вездеход покатился дальше. Весь остаток пути офицер сосредоточенно крутил руль и не произнёс ни слова. Он покусывал нижнюю губу и морщил лоб. Вероятно, он пытался управиться с мыслями и разложить по полочкам то, что никак не желало туда укладываться.

Молча они подъехали к оцеплению. Толстый офицер, который первым сообщил в центр дознания о появлении странного корабля, увидел, как из вездехода вышло не менее странное трио. На всякий случай он нахмурился.

— Никак его отпустили?

— Да, — ответил ни о чем не подозревавший водитель.

— С кем он встречался?

— С самим Великим Правителем!

Толстый офицер так и подскочил. Тон его стал менее властным, а уважение к Лоусону заметно возросло.

— В центре дали какие-нибудь распоряжения насчет четырех пострадавших? — спросил он.

— Я ничего не слышал, — ответил офицер с тремя кометами, — Может, они…

— Я быстро поставлю их на ноги, — вмешался Лоусон. — Где они?

— Вот там. — Толстый офицер указал на ложбинку слева от него. — Мы не перемешали их, потому что не было приказа.

— С ними ничего серьезного. Через сутки они и так бы очнулись.

— Так этот укус… он не смертелен?

— Ни в коем случае, — заверил толстяка Лоусон. — Сейчас я дам лекарство, и они быстро придут в себя.

Он направился к кораблю. Офицер с тремя кометами на погонах поехал обратно. Его голову все ещё одолевали разные мысли.

Существо, восседавшее на ободе иллюминатора в тесной кабине корабля, было величиной с кулак Лоусона. Давно вымершим земным шмелям оно показалось бы великаном. Порода шмелей, обитавших на нынешнем Каллисто, посчитала бы своих далеких земных собратьев чем-то вроде отсталых пигмеев. Однако и на Земле, и на Каллисто сознание давно освободилось от планетарной ограниченности.

Предкам такое даже не снилось, а их потомки, далеко ушедшие в своем развитии, давно перестали обращать повышенное внимание на место происхождения того или иного разумного существа, его облик и видовую принадлежность. Все это, столь важное когда-то, теперь просто не принималось в расчет. Имея две руки и две ноги, человек и не думал объявлять себя высшим существом, равно как и насекомое не испытывало ущербности по поводу своего облика. И тот и другой знали, кто они: солярианцы. Две грани в тысячегранном кристалле Солярианского Содружества.

Это взаимопереплетение форм жизни, столь несхожих внешне, но обладающих колоссальным духовным единством, достигло такого уровня развития, когда стал возможен постоянный ментальный контакт. Чем-то он был сродни телепатическому контакту, хотя на самом деле он отличался от телепатии. Правильнее было бы назвать его «взаимомыслием» или «общемыслием». Нынешних солярианцев это удивляло не больше, чем, скажем, неразрывное единство всех частей человеческого организма. Просто солярианский «организм» был неизмеримо крупнее.

Поэтому Лоусон легко разговаривал с существом, не имеющим ни ушей, ни рта в их человеческом понимании. Однако это не препятствовало их беседе. Наоборот, бессловесный диалог был легче и точнее: ему не мешали ни языковые, ни понятийные барьеры. Ни у Лоусона, ни у оранжевого шмеля не возникало необходимости объяснять «смысл смысла».