Валентин Гольский - Пелена (СИ)

— Тс-с-с. — Максим шагнул к девушке, обнял её, слыша как трепыхается безголовое тельце убитого создания за его спиной, как оно бьёт крыльями по полу. Ох и живучая тварь… — Прости, не подумал. Ну успокойся, кажется, оно тут было одно.

— Оно одно! — простонала Катя. — А Оленька где?!

— Мы ещё к соседке не ходили, — предположил Максим, и его тут же оттолкнули.

— Максим, я наверно дура, — призналась Катя. — Ума совсем нет, конечно они там! — и уже тише добавила: — должны быть там, больше негде…

— Ты совсем не… — начал Максим, но его не слушали.

Катя бросилась из своей квартиры, почти бегом, едва не сбив с ног Любу, которая так и простояла всё это время на пороге. Выбежав на лестничную клетку, Катя затарабанила в соседнюю дверь.

— Тётя Нина! Тётя Нина, это Катя! Вы дома?! — прислушалась к царящей в подъезде тишине, вновь подняла над головой кулачки, но тут замок щёлкнул, и дверь распахнулась. — Тётя Нина… — начала было Катя, но тут же упала на колени, обняла бросившуюся к ней из дверного проёма племянницу, облегчённо выдохнула сквозь слёзы: — Оленька!

Устало вздохнув, Максим прижался спиной к стене. Нашлась…

Убийца, покинув своё такое удобное и уютное гнёздышко, лёгким шагом пересёк двор. Проходя мимо машины, заглянул в неё, дёрнул дверь и хмыкнул, когда та приветливо распахнулась. Вот люди пошли, уже и машины не запирают. А если бы он по магнитолам промышлял, или ещё какое хулиганство замыслил? Хотя, учитывая сложность ситуации, в которую попал этот город, магнитолами промышлять сейчас просто глупо. Да сейчас, наверное, можно выносить магазины и ювелирки целиком — никто и не почешется.

Но всё равно, как хорошо, что он не хулиган!

Войдя в подъезд, куда совсем недавно вошли трое виденным им людей, он аккуратно притворил за собой дверь. Постоял мгновение, прислушиваясь тишине, окружившей его и борясь с желанием разуться. Входя в помещение, он всегда снимал свою обувь. Снимал, протирал, и, если необходимо чистил, ставил на место, лучше всего, если это будет специальная обувная полка. И каждый раз входя в подъезд, он боролся с желанием разуться, несколько кратких мгновений оно в нём бултыхалось, странное, нелогичное.

Он наслаждался этим желанием, и каждый раз наслаждался победой над ним.

Медленно начал подниматься по лестнице, сосредоточившись на окружающих звуках. Не задумываясь куда поставить ногу, словно бы и не глядя на ступеньки, но при этом ни разу не оступился и не нашумел. Ноги сами вставали в нужное место. Не наступить в подозрительное рыжее пятно — неприятно иметь грязную, или вонючую обувь. Не задеть пустую смятую банку — в этом подъезде живут свиньи. Где живут — там и срут. Хорошо, что он приехал в этот город, здесь давно пора навести порядок. Не коснуться распахнутой двери квартиры на втором этаже. Было интересно что там, внутри, но он слышал движение где-то наверху, а потому, стремился туда.

Остановился, когда до источника шума оставалось всего два пролёта. Отсюда были хорошо слышны голоса: старческий, девичий, мужской, и ещё, неожиданно появился детский, звонкий голосок, принадлежащей девочке.

Из было слишком много. Ни на миг не задержавшись и не задумавшись, мгновенно приняв решение, он развернулся и пошёл вниз. Обычный человек так, наверное, не смог бы, он бы обязательно постоял, пусть несколько секунд, прислушиваясь и обдумывая сложившуюся ситуацию. Этот мужчина не знал промедлений и лишних задержек. Только что он поднимался наверх, и тут же развернувшись идёт вниз. Там есть приоткрытая дверь, самое время посмотреть, что за нею, вдруг будет интересно?

Шесть человек, объединённые случаем и необходимостью в группу, шли по городу. Своему городу, который за одну ночь неожиданно преобразился, приобрёл новые черты, стал опасным, словно бы чужим. Тут и там глаз натыкался на новые детали, появившиеся за последние сутки. Вполне безобидные как например: обронённая мужская сумка, из её бокового кармашка торчит нечто красное, кружевное; раскопанная клумба — кто-то задался целью то ли съесть, то ли просто растоптать росшие здесь цветы. А ещё, были другие детали, от которых не сразу удавалось оторвать взгляд. Вот ряд оконных рам: первая выбита несомненно из дома, вторая со стороны улицы, третья опять изнутри, а далее идёт сплошной пролом в стене, обнажающий обстановку обычных жилых квартир. И если задуматься о силе, которая требовалась для вот такого разрушения толстой кирпичной стены, то хочется не то что бежать назад, в музей, а вовсе прыгнуть в ближайшую машину и топить газу что есть сил, выбираясь из города.

Кстати, по поводу машин…

Их было много. И тоже не все целые, попадались с вмятыми внутрь элементами: дверями, лобовыми стёклами, крыльями. Будто здесь провели некий чудной праздник, вроде бега быков в Дании, или испанского энсьерро. Поначалу на такие автомобили таращили глаза, указывали пальцами, а затем привыкли, потому что расступающаяся серая пелена открывала всё новый и новый повреждённый транспорт, да и других, не менее интересных деталей хватало. Некоторые они осматривали, пусть на бегу, спеша подёргать за ручку, заглянуть в кабину. Требовалось хотя бы два-три исправных авто, чтобы доставить припасы людям, после чего, на одной из машин планировали выбраться из города, но пока не везло — всё встреченное как назло оказывалось либо заперто, либо без ключей. Потом начали встречаться тела, и на детали интерьера больше не смотрели. Люди. Женщины, мужчины. Старые, молодые. Погрызенные, переломанные, точно попавшие под самосвал, и совершенно целые с виду, у которых они вообще не смогли определить причину смерти. Не так много, как втайне опасался Василий Степанович, но всё же немало: десятки, сотни. Сколько это будет в масштабах города, страшно было представить. Почему-то не попадались трупов зверей, и это тоже было непонятно. Куда они то подевались? А уж в то, что их вообще не было и вовсе не верилось.

Сам Василий Степанович в осмотре машин и прочих встреченных диковин не участвовал, переставлял ноги механически, точно заведённая игрушка, держался впереди всех, но едва-едва осознавал это, лишь рассеянно водил взглядом по окрестностям, мучимый болью, которая так нежданно пришла к нему и поселилась где-то в основании черепа. Что-ж за возраст, — болячки выскакивают в самый неподходящий момент. Запахи, всё такие же неприятные, но уже почти привычные, то усиливались, то ослабевали, негромкий перестук каблуков по асфальту отдавался в голове, он словно пульсировал в такт мигрени, заставлял морщиться.

Василий Степанович шёл по улице и не узнавал родного города. Он помнил дни, когда здесь не было многоэтажек, не было парка и супермаркетов, а раскинулся огромный дачный массив, в одном из переулков которого затерялся музей-усадьба. Тогда к музею вела выгнувшаяся дугой улица, а единственным указателем служила незаметная деревянная табличка, прибитая к забору одного из домов.