Дмитрий Панасенко - Ллойс [СИ]

— А что прическа? — В очередной раз проведя пальцами по жесткой щетке ярко-фиолетовых волос, криво усмехнулась наемница. — Год назад в карты проигралась. Денег не было, потому играли на желание. Думала, что все поимеют меня и в канаву выкинут. Но Шорох, долбоклюй чешуекрылый, выдумал этот хренов ирокез. Долго глумился еще, цвет позыковырестей придумывал. Ну, походила я с ним пару месяцев. Попугала народ. А потом, как-то самой понравилось. Действительно, круто смотрится.

— А… да… наверное… — скриптор отвел глаза в сторону.

— Да не вру я. У стрелков тоже есть кодекс, мальчик [15] А вот тут Ллойс немного лукавит. Кодекс-то может и есть, но придерживаться его перестали задолго до ее рождения. Но вот остальное — правда: вольному воля. . И он намного честнее вашего. Если меня наймут воевать против своих, я могу отказаться, вернуть аванс и послать всех в задницу. И никто не будет меня осуждать, и стрелять в спину. И еще в этом кодексе сказано, что врать можно только врагу. А мы ведь не враги, правда? — Наемница с усилием разогнулась, покачнулась от веса устроившегося у нее на спине скриптора — Мелкий, засранец, а тяжелый, как наковальня. И чем вас в легионе только кормят?

— Я не засранец. И не мальчик, — угрюмо пробурчал подросток.

— Да? — Удивилась наемница. — А мне казалось, что оруженосец в легионе — это только до семи лет. С семи до четырнадцати — послушники. А потом уже всякие младшие скрипторы, помощники, подавальщики, и тому подобное… Это, вроде, старший послушник называется… Рыцарь — только после двадцати… Паладин, Старейшина, Ментор, Комиссар и все остальное — только за заслуги и после третьего десятка… Крупноват ты для семилетки, не находишь? — Она не увидела, как покраснел подросток. Только почувствовала, как наливается жаром прижатая к шее щека скриптора. — Пулемет не вырони, «не мальчик». И в ухо мне не сопи. И хватит меня лапать. А то скину… — Первый шаг дался тяжело. Второй чуть легче. Лицо Ллойс расколола злая, больше похожая на оскал бешенного зверя улыбка. Чуть больше тридцати километров по пересеченной местности. Бегом, с грузом на плечах. В мальчишке килограмм семьдесят, а еще пулемет и батарея… Пустяки. Не впервой. Главное, чтобы этот придурок не отвалился и не потерял от боли сознания. Тащить на плечах коматозника — то еще удовольствие. Тогда они вряд ли успеют в поселок до темноты…

— Слушай, как тебя там, Дохлая, да? Ну, не бузи. Хватит мне дом громить. — Обеспокоенно поглядывая на смотрящий ему куда-то в область живота ствол обреза, старик примирительно поднял руки. — Я, ведь, от оплаты не отказываюсь. Половину цинка девятки и двести грамм серебром. Половину ты уже взяла, значит…

— Это был кидок, Ленивец. А за кидалово платят по-другому, — весело улыбнувшись, Ллойс опрокинула набок очередной шкаф с аккуратно расставленной в нем фарфоровой посудой, дождалась, когда затихнут треск и звон. Удовлетворенно кивнула и смачно плюнула, целясь на стоптанные ботинки замершего у опрокинутого стола старосты. Не попала. — Мой любимый ножик обошелся мне в сто пятьдесят серебром, «Хронос» — почти в триста, придется возместить, дедуля, а это, еще не считая моих нервов. И ручки-то свои механические опусти, опусти. Надеюсь, ты понимаешь, что прежде, чем своими грабками до меня дотянешься, я тебе помидоры-то отстрелю. По бабам бегать уже не получится. Это надо же придумать такое. Мол, у тебя колония наноботов есть, что от всех болячек защищает. И боты, будто только половым путем передаются. И какая курица на такое клюнет?

— Есть колония. «Неприкасаемый» называется. — Вздохнул старик, медленно опуская руки. — Из семейства клещей, так что действительно передается. Только не надолго. Сломались боты. Размножаться не хотят. У меня отец в «Нанотехе» работал. Я еще совсем мальцом был, когда он мне первичную культуру ввел. Остальные не успел. Под «горячий» дождь попал. За месяц упырем стал. А протезы и остальное я уже потом, в армии сообразил.

— Это сколько же тебе лет, Ленивец? — Удивленно вскинула бровь наемница.

— Сто двадцать восьмой пошел, — угрюмо буркнул старик.

— И не надоело юбки мять? В твоем-то возрасте, дедуля. — Насмешливо хохотнув, Ллойс пинком отшвырнула в угол комнаты письменный стол. — Не развалишься?

— Не твое дело, пигалица. Еще учить меня будет. — Раздраженно фыркнул старик. — Ну, так возьмешь, что даю, или дальше этот цирк продолжим? Ты, ведь, не права, Нежить, и сама это прекрасно знаешь. Не обязан я тебе всю информацию по заказу давать. Да и не выполнила ты его вовсе. Батарей у тебя с собой нет.

— Как нет? — Ненатурально огорчилась наемница. — Неужели выпала? — Не опуская оружия, девушка скинула с плеч потрепанный рюкзак и бросила его под ноги старосты. — Смотри-ка, нашлась! Хрен ты старый!

Неожиданно привлеченная донесшимся снаружи гомоном, Элеум, позабыв про старосту, подошла к окну и с интересом проводила взглядом целый выводок одетых в лохмотья детей от пяти до семи лет.

— Тепличных рабочих детки, — пояснил Ленивец. — На учебу идут. Грамоте учиться.

— Всех учите? — Удивилась наемница.

— Конечно. — Кивнул староста. — Всех одинаково. А там уже, как у кого мозги заточены. Кто врачом станет, кто теплицы ставить да технику чинить научится, ну, а кто-то читать-писать научится, и все… Но учить надо всех. А то в скот превратимся.

— В мешке одна, как договаривались. Немного «светится», потому я её автомобильным колпаком прикрыла [16] Глупость, конечно, таким слоем металла от жесткого излучения не защитишься, но девушка почему-то решила по-другому. , — буркнула неожиданно растерявшая почти весь боевой настрой девушка. — Остальные твои архаровцы и Слепой Пью принесут. Завтра, может быть. Отстали они немного. Заплутали или еще чего, а может, им моя растяжка не понравилась. Не бойся, там светошумовая. Тоже, кстати, оплатишь мне. Пару часов повоют и оклемаются. Наверняка, требуху Серокожих еще принесут и историю, как они героически с ними воевали. А я тебя кинула и сбежала. Уж сделай девушке приятное, дай послушать, как они ее тебе, это фуфло, толкать будут. Что все не взяла — не обессудь. Не люблю я тяжести таскать.

— И откуда ты такая взялась, а? — Вздохнув, Ленивец, заложив руки за спину, начал задумчиво перекатываться с носка на пятку. — Тяжести таскать… Принесла уже… тяжесть… на мою голову. В общинном доме сидит. Третью курицу трескает. Вот проглот. Что я его дружкам, когда они сюда прибегут, говорить-то буду?

— А ты сам подумай, Ленивец, — наемница, опустив обрез, подняла лежащий среди раскиданных бумаг и книг стул и уселась на него верхом. — Допустим, порвешь ты меня сейчас. Ведь, можешь, дедуля, можешь, не прибедняйся. В тебе боевых имплантатов, наверняка, побольше, чем в самом крутом боевике Операторов. Пару пуль, конечно, словишь, но меня задавишь. А пацана прикажешь бритвой по горлу и в овраг. Но есть одна закавыка: его половина деревни видела. Всё равно, кто-нибудь проболтается. Железячники такого не прощают. С тобой даже разговаривать не будут, просто возьмут поселок в кольцо и раскатают из минометов. Или тактикой долбанут, как в Красном. Любят они это дело. Чтоб в щепки да в дребезги, и только яма осталась. — Разглядывающая во время своего монолога лежащую рядом со стулом чудом уцелевшую в устроенном ею погроме расписную фарфоровую тарелку наемница с усмешкой наступила на нее каблуком. Раздался хруст. Староста болезненно поморщился. — А так… Ну, сдашь ты половину батарей, остальные заныкаешь. Парень, ведь, все равно в подвал не лез, так что не знает, сколько их там было. Скажешь, раскаиваюсь, мол, только недавно о супермаркете узнал, да бес попутал. Ветряки, мол, сломаны, а теплицы освещать надо. Еще чего-нибудь наплетешь, слезу пустишь… На лапу дашь, конечно, чтоб на запчасти тебя, болезного, не разобрали. Выкрутишься, одним словом.