Джеймс Сваллоу - Погребенный кинжал

Тифон слегка улыбнулся:

— Когда Гор будет сидеть на Золотом Троне, мы сможем попросить отдать нам Калибан… А после этого мы заставим его заплатить за всё, и, если мы сочтём необходимым, то расплата будет длиться веками.

— Согласен, — примарх кивнул головой. Это была справедливость, которая понравилась Мортариону, её мог поддержать тот, кого отвергали и ненавидели. Тифон знал эту истину и разделял её. Уже далеко не в первый раз он подумал о том, как они похожи.

«Общая боль. Общая ненависть» — пронеслось в его мыслях. « Мы оба выбрались из одного тёмного колодца». Ему пришлось сдержать улыбку, чтобы она не стала ещё шире. Это сработает — всё сработает, и Тифон будет эпицентром всех событий.

I

Отвергнутый Путь

Потерянная Душа

Битва за Шагающий Город

Несмотря на все усилия метеорологической станции Дворца Императора, морозы всегда возвращались безжизненными ночами и исчезали с первыми лучами солнца. Немногие патрульные Орлиного Виадука могли заметить то, как тонкий слой льда блестит на тёмном мраморе, отражая свет, излучаемый проходящими по небесным коридорам кораблями. В недалеком прошлом многие гости Императора, наблюдавшие за Виадуком с высоты птичьего полёта, считали его простой декоративной прихотью. Извилистая дорога стелилась вдоль паркового участка, огромных башен и упиралась во внутреннюю часть Дворца. Казалось, она плывёт, словно каменная лента в облаках. Самим своим существованием, своей безупречностью она бросала вызов гравитации. Бесспорно, она являлась гордостью великолепной Столицы, малозначимой, но всё же гордостью.

Перед разрушением Виадука Винтор задумался о том, о чём никогда бы не подумал Преторианец. Дорн в одном из своих бесконечных диктатов, изданных после возвращения на Терру, назвал Орлиный Виадук «уязвимостью в обороне», добавив, что дорога не более чем пустая трата необходимых ему ресурсов. В итоге дорогу разобрали по кускам, а мрамор стали применять в уродливых военных целях.

Винтор узнал об этом из разговоров со своим знакомым виноторговцем на Аллее Жертвоприношений. Камень, что некогда был прекрасной и роскошной дорогой, теперь превратился в ряды гигантских танковых ловушек на Катабатических склонах. Это знание принесло Эйлу лишь горечь и сожаление. Ему казалось это просто ужасным актом воинственного вандализма, варварства во имя какой–то ещё даже не начавшейся войны. Жёсткий и бессердечный солдат брал зубило вместо оружия и высекал ещё один лишенный изящества бункер. Теперь этот позор казался обыденностью.

Отныне роскошный мрамор ничего не стоил. Красота не играла никакой роли. Ничто не имело значения для Винтора с тех пор , как жуткие секреты открылись ему. Эти тайны терзали его разум, и менее устойчивый человек наверняка давно бы свихнулся, узнав об этом. Возможно, незаметно для самого себя, Винтор уже потерял рассудок . Его мысли снова и снова возвращались к откровениям и тёмным реалиям, поселившимся в памяти. Ужасающий, головокружительный порыв этих знаний представлял собой настоящую угрозу, способную сокрушить его разум. Мужчину словно преследовала Медуза из древнего эллинского мифа — смотреть прямо в глаза такой истине было равносильно превращению в камень.

Его лёгкие кожаные туфли были предназначены для покрытых мягкими коврами жилищ, а не для холодного камня. Винтор резко остановился, переводя дух и прячась с подветренной стороны резного грифона. Ледяной мрамор обжигал тонкие подошвы, добираясь до кожи ног. Винтор был так высоко, что от морозного воздуха перехватывало дыхание. Он был худощавым, немного выше большинства мужчин, и в иной день, может быть, был бы на толику грациознее.

Плащ с капюшоном скрывал его аристократичное лицо цвета мокрого песка с элегантным подбородком, а фиолетовые глаза испуганно смотрели по сторонам.

Винтор был на грани паники. Любой учёный–наблюдатель, любой знаток человеческих культур легко определил бы его индонезийское происхождение, но думать так было ошибкой. Сердце Винтора бешено колотилось в груди. Ему потребовалось множество дней, чтобы набраться храбрости и предпринять попытку побега. И теперь только она определяла его мышление.

Он не оглядывался назад, боясь увидеть башни и минареты дворца. Винтор хотел запомнить их прекрасными, незапятнанными, какими они были в тот дивный день около десяти лет назад, приветствуя его по прибытии в столицу. Он боялся, что если окинет их своим взором ещё раз, то увидит лишь ложь… ту ложь, на которой они стояли, и ужасную реальность, которую они скрывали от всего Империума.

— Если бы они только знали, — подумал Винтор, глядя на огни ночного города, расположенного в тысяче метров внизу, — Что же скажут люди, если узнают, чем я занимаюсь? Что, если они смогут понять истинную причину этого мятежа?

Он никак не мог найти ответ на эти вопросы. В данный момент лишь побег имел для него хоть какое–то значение. Необходимо было бежать из дворца и держаться как можно дальше от правды… как можно дальше от Него!

Окрас Его голоса. Ритмичный рисунок Его шагов. Шорох Его одежды, слабый, но вездесущий запах амасека в Его покоях.

Винтор почувствовал, как весь ряд ассоциаций складывается в единое целое — в воспоминание об Этом человеке. Он с трудом отмахнулся от них, рассеивая словно иллюзию, прежде чем они стали буквами конкретного имени в его сознании. Если он полностью погрузится в эти мысли, станет слишком поздно.

— Он узнает , — нервно произнес Винтор вслух, но тут же, глубоко вздохнув, собрался с духом и добавил. — Я не вернусь .

Он выскочил из–за статуи и побежал со всех ног, рукой нашаривая в глубоком кармане украденный шифровальный ключ, который позволял воспользоваться одной из транзитных посадочных станций дворца. Шаттл может доставить беглеца на равнину, и он выберется отсюда. Любого другого человека уже давным–давно поймали бы, но мало кто знал все закоулки Императорского дворца так, как их знал Винтор. Изучение архитектуры и документации строительства были его единственной обязанностью на Терре. Он знал, где и когда периметр патрулируют, время и сектор вахты Кустодес. Поговаривали, что на изучения всего бастиона Императора и жизни не хватит. Но с Винтором всё было по–другому — это было его жизнью. По крайней мере, до недавнего времени, до этих жутких леденящих душу разговоров. Если бы он только мог вернуться в тот день, аккурат к случайной встрече в саду, то с радостью бы дал отказ на злосчастное предложение. Бокал прекрасного венерианского амасека, фигуры, застывшие в ожидании на доске для цареубийц.