Александр Михайловский - Похищение Европы [СИ litres]

2 июня 1843 года. Франция, оккупированная зона, Биарриц, вилла Огретэ.

Ирина Одоевцева (настоящее имя Ираида Густавовна Гейнике).

До чего ж я люблю море! Люблю, усевшись на валун и прикрыв глаза, слушать его шум, чувствовать, как соленый ветер играет моими волосами… А открою глаза и вижу: там, неподалеку, на вдающемся в море холме, белеет дом с колоннами, утопающий в зелени. Он очень живописно смотрится отсюда, этот дом; можно оценить все его великолепие и изящество, всю его старинную красоту… И я смотрю на него, воображая его внутреннее убранство, его высокие потолки, паркет и лепнину… Надеюсь, там ничего не сломали и не испортили; впрочем, не все ли равно… Не думаю, что мы с мужем когда-нибудь сможем вернуться туда. Этот дом нам уже давно не принадлежит. Теперь там расположено какое-то немецкое учреждение – я даже не вникала, какое именно; а может быть, там просто живет какой-нибудь влиятельный нацист, которому просто пришлась по вкусу эта роскошная вилла. Ну а потом, когда придут большевики (а они непременно придут, мы все это знаем) в нашем бывшем доме разместится или санаторий, или музей, или какой-нибудь дом культуры…

Три года назад, когда сюда пришли немцы, они «попросили» нас освободить нашу виллу, объявив, что отныне она принадлежит Рейху. То есть, нашу собственность, как это правильно называется, «реквизировали». Собственно, обращались с нами хоть и бесцеремонно, но без излишней грубости. Они вообще могут быть очень вежливыми и даже в чем-то обаятельными. Но, какие бы личины они ни надевали, от них исходит ощущение катастрофы, конца света, мрачной бездны… Я до последнего надеялась, что нам не придется столкнуться с ними, но они все же пришли. Пришли как хозяева – наглые и уверенные. Сверхчеловеки! Уж конечно, кому как не им, хозяевам жизни и вершителям судеб, должен принадлежать этот дом, который мы с мужем так тщательно выбирали – роскошная вилла из белого камня… Но я всегда легко мирилась с обстоятельствами; вот и на этот раз, собрав свои нехитрые пожитки и не пытаясь возразить, мы с мужем покинули наш «дворец».

В Париж мы решили пока не возвращаться – нам казалось, что здесь будет все же спокойнее. И теперь я убеждаюсь, что это было абсолютно верное решение. В настоящий момент мы имеем честь наблюдать сверхчеловеков в растерянном и ничего не понимающем виде. Ведь они проиграли свою войну. И проиграли не кому-нибудь, а обычному русскому мужику с винтовкой [64] Госпожа Одоевцева-Гейнике не была в Советской России с 1922 года и представления о РККА и РККФ у нее ровно из тех времен. Ей и в голову не приходит, что под руководством партии большевиков Россия за двадцать лет махнула из самых отсталых стран Европы в самые технически высокоразвитые. , а такое поражение должно быть в два раза унизительнее, чем если бы победителями оказались технически развитые англичане или американцы. Англичане… англичане, как им самим казалось, перешли на сторону победителя и их отлупили просто за компанию, потому что они подвернулись под горячую руку. Русский мужик, он такой: если берется за дубье, то начинает крестить им всех подряд, без различия национальностей и званий.

В настоящий момент мы живем в маленьком пляжном домике неподалеку от нашего бывшего обиталища. За два прошедших года я, как могла, навела здесь уют, и теперь он со стороны выглядит премило: в окнах ситцевые занавески в горошек, на коньке крыши – флюгер-петушок, а возле крыльца мне удалось развести розы… и они уже цветут! Всякий раз, поднимаясь по ступенькам, я наклоняюсь и нюхаю их. И их нежный, томный аромат наполняет меня радостью – и в дом я всегда захожу с улыбкой. И оттого, что я вот так всегда радуюсь жизни и легко принимаю неизбежное, не застревая мыслями на невзгодах и неприятностях, мой муж тоже начинает воспринимать все гораздо легче. Мы с ним даже иногда танцуем под патефон… Я твердо убеждена, что жизнь прекрасна независимо от обстоятельств, и следует радоваться ей при любой возможности.

Однако мой муж, как и многие другие наши знакомые, не вполне разделяет моего отношения к жизни. Георгий вообще по натуре своей очень меланхоличен. Он частенько впадает в тоску, а то и начинает жаловаться на жизнь. Но при этом много пишет… Он всегда предпочитал изливать на бумаге то, что его беспокоит, мысли свои и чувства, беспокойство и надежду. Бывает, что вскочет ночью зажжет лампу и, распахнув окно, чтобы лучше слышать шум моря, водит пером по бумаге… А потом вдруг замирает надолго, шевеля губами… Я знаю, что он ненавидит «этих». Ненавидит и боится. И еще мне известно, что порой он жалеет, что покинул Россию. Мне кажется, во время таких вот ночных бдений он думает как раз об этом… Он не догадывается, что я подглядываю за ним; но в эти моменты мне становится почему-то тревожно… Мне кажется, что я слышу его беспокойные мысли, которые темным беспорядочным ворохом носятся по комнате, погруженной в полумрак…

Впрочем, тревога никогда не поселялась надолго в моей душе. С утра я всегда была бодра и весела. После завтрака я иду в свой маленький садик ухаживать за розами и гортензиями или же устраиваюсь возле нагретого солнцем валуна – чтобы, глядя на белокаменный дом там, на холме, наполниться энергией Солнца и Космоса, заручиться поддержкой Высших Сил, чтобы дали мне возможность достойно прожить свою жизнь в этом мире. Никто, разумеется, не знает об этом моем ритуале. Но, может быть, именно благодаря ему мне удается в это нелегкое время сохранять присутствие духа и даже поддерживать близких мне людей.

Гости у нас теперь бывают реже, чем до войны. Все-таки тут оккупированная зона, и для передвижения за пределами своего поселения необходим специальный пропуск. А еще у нас с некоторых пор завелся очень необычный «приятель». Его зовут Ганс, и он служит в местной оккупационной администрации. Мелкая сошка, всего лишь лейтенант, белобрысый, лопоухий и розовощекий, своей неуклюжестью похожий на щенка-подростка. Он немного лепетал по-русски, у него это выходило так уморительно, что мы с мужем едва сдерживали улыбки, поощряя его к дальнейшим стараниям. Вначале, полтора года назад, когда он только появился в Биарицце, он объяснил, что изучает русский язык для того, чтобы, когда Великий Рейх одержит над Россией победу, иметь возможность объясняться с доставшимися ему в рабы русскими мужиками. Он был уверен, что как только Советы падут, он получит большое поместье на Украине или на Кубани. Мол, влиятельный дядя обещал ему в этом помочь. Но год назад Ганс как-то перестал поднимать это тему. Окольными путями нам удалось выяснить, что большевики так накостыляли сверхчеловекам в великой битве посреди среднерусской равнины, что теперь речь идет не о поместьях с рабами, а о банальном выживании германского государства.