Коллектив авторов Фантастика - Под одним Солнцем. Сборник советской фантастики

Кто-то предложил взорвать дом динамитом; сами решить не решились, позвонили в Киев. Там страшно удивились — кому это в голову взбрело?!

Черт с ним, пусть стоит, что за дебаты вокруг какого-то флигеля! Пускай стоит, может быть, это в далеком прошлом архитектурный памятник.

И Дом стоял месяц, второй, третий и угрюмо ждал. Сухов и Короткевич боялись к нему подходить и даже помирились на этой почве. Иногда Мирзахмедский приводил на смотрины остро нуждающихся в жилье граждан, они разглядывали внутреннее состояние дома и уходили невеселые.

Их можно было понять: развалины шашлычной, таинственные события, дурная слава.

Роковой дом.

Но вот однажды.

Когда пришла весна.

Пришел в жилуправление.

Один из главных героев этой длинной истории.

Молодой человек двадцати трех лет.

Виктор Сергеевич Андрианов.

И предъявил разрешение горсовета на вселение в таинственный дом.

— А вы кто такой будете? — подозрительно спросил Мирзахмедский.

— М-маляр я, — неуверенно ответил Виктор Сергеевич.

— Маляр?! — обрадовался Мирзахмедский и повел показывать квартиру. — Сносить не будем, живи вечно! Странный дом, но к нему надо по-человечески подойти… Жаль, маляров не хватает.

Дом угрюмо молчал. Он давно не верил словам. Он разглядывал нового жильца и думал: шугануть его прямо сейчас или подождать, пока уйдет Мирзахмедский?

— Романтический такой флигелек… — раздумывал вслух Виктор Сергеевич. — Всегда хотел иметь свою комнату… а тут целая квартира.

— Главное не дом, а кто в доме живет, верно? — подбадривал Мирзахмедский. — Грузовик для переезда за счет жилуправления, грузчики… за мой счет.

И Виктор Сергеевич переехал в свой новый дом, но на трамвае.

Он ласково похлопал дом по дверному косяку и вошел. Он побродил по комнатам, повыглядывал в окна, покачал головой при виде разрушенного балкона. Потом он пошел в жилуправление, взял стремянку и принялся заделывать огромную трещину в стене.

— Тебя как зовут? — наконец сердито спросил Дом.

— Витька, — ответил Виктор Сергеевич.

От испуга он чуть было не свалился со стремянки, хотя и ожидал чего-то подобного.

— Ладно, посмотрим, — пробурчал Дом.

Они зажили вдвоем, присматриваясь друг к другу. Дом много спал и восстанавливал здоровье; Витька или спал, или читал, или шлялся по улицам, подсчитывая, сколько живет в Отраде алебастровых львов.

— А почему «Витька», — однажды спросил Дом. — Почему не по имени-отчеству?

— С детства повелось, охотно отвечал Виктор Сергеевич. — Витька да Витька, вот потому и Витька.

— Ты где работаешь?

— Нигде.

— Это как?

— Пока нигде. Из института вытурили.

— А институт у тебя какой был?

— Художественный.

— Да ну! — с уважением воскликнул Дом. — А чего ж ты не рисуешь?

— Вдохновения нет.

— Ладно, посмотрим, — опять буркнул Дом.

Ночью он завел будильник и разбудил Виктора Сергеевича в семь утра.

— Что за черт, в такую рань! — удивился тот.

— Иди на чердак, взгляни на Ренуара.

— Настоящий? — шепотом спросил Виктор Сергеевич, спустившись с чердака.

— На толкучку не понесешь?

Витька обиделся, а Дом почувствовал, как внутри у него начала затягиваться огромная трещина.

— В общем так… — сказал Дом. — Ты неплохой богомаз, листал я твои альбомы. Осенью первым делом вернешься в институт…

— Не примут.

— А за что тебя вытурили?

— Да так… — отмахнулся Витька.

— Ясно. Лето впереди, напишешь пару картин на уровне мировых стандартов — сразу примут.

— Какие стандарты? — рассердился Виктор Сергеевич. — Денег нет на краски!

— Слушай, я для тебя все сделаю! — горячо зашептал Дом, и его волнение передалось Виктору Сергеевичу. — Ты неплохой парень… хороший, только дурной. Будешь учиться у лучших галактических художников, писать живыми красками объемные картины, увидишь такое, чего никто на Земле не видел… ты кто, дворничихин зять? Чего вы все ходите и на жизнь жалуетесь?

Всю ночь Виктор Сергеевич не спал, курил. С восходом солнца он сел на обломки шашлычной и набросал портрет Дома. Дому портрет не понравился:

— Себя не узнаю. Зайди со стороны фуникулера.

— Давно не рисовал, — оправдывался Витька. — У тебя случайно нет такой кисти, чтобы сама…

— Нет, — вздохнул Дом, наращивая балкон. — Искусство дело темное.

Виктор Сергеевич тоже вздохнул и поплелся с мольбертом к фуникулеру.

В сентябре Виктор Сергеевич предъявил работы за зимнюю сессию, и его вернули в институт на курс ниже. Дом наврал ему — никаких художников он не знал, никаких живых красок в природе не существовало — рисовали везде одинаково: карандашом на бумаге, кистями на холстах. Виктор Сергеевич вскоре понял это, но не рассердился.

Приходил Мирзахмедский, разглядывал портреты Дома, уважительно называл Витьку Виктором Сергеевичем, поздравлял с Днем рождения, жаловался на сердце.

Заглянул как-то Сухов поговорить по душам, но Дом слегка чихнул, и Сухов сразу раскланялся.

Иногда в их жизни случались несчастья: повадилась к Витьке богема пить водку, лапать пальцами Ренуара и обо всем знать. Дом сразу вспомнил сынка-хулигана. Вскоре двое богемцев поскользнулись на лестнице, а на третьего упало что-то тяжелое.

В конце рассказа Виктор Сергеевич сильно загрустил. Кошки в саду мяукали, мешали ему спать. Не было у него ни друзей, ни… хороших знакомых.

Однажды Витька сказал Дому:

— Ты, старик, того… причепурись. Сегодня у нас будут гости.

— Кто? — поинтересовался Дом. — Если волосатые и бородатые — не пущу.

— Один гость будет. Без броды.

Дом понял и засуетился.

Пришла блондинка Витькиных лет.

— Знакомься, — сказал ей Виктор Сергеевич. — Мой Дом.

— Я Людмила, — представилась блондинка.

— Очень приятно, — ответил Дом.

Блондинка несказанно удивилась, а Виктор Сергеевич наплел ей что-то про спрятанный магнитофон.

Весь вечер они разглядывали Ренуара. Виктор Сергеевич очень стеснялся, наконец вышел на кухню и сказал Дому:

— Ты отвернись, что ли…

Дом отвернулся и стал смотреть на темное Черное море и на пустой пляж на его берегу.

Мне на день рождения подарили астероид.

Когда гости разошлись и мы с мамой мыли в кухне посуду, пришел дядя Исмаил. Дверь открыл папа, поскольку Туня не хотела отвлекаться: висела над порогом и читала нам с мамой мораль:

— Возмутительно! Половина одиннадцатого, а ребенок не спит. Это расточительно и нелогично — воспитывать человека без режима. Это даже нецелесообразно — мыть посуду в доме, где полным-полно автоматов!

Туня считала себя в семье единственным стражем порядка и ворчала всякий раз, когда мы поступали по-своему, по-человечески. Правда, я не очень прислушивалась к скрипучей воркотне электронной няни: в конце концов, не каждый день человеку исполняется восемь лет. И еще я знала, что мама за меня! Туня, конечно, это тоже знала и висела в воздухе печальная-печальная. Вообще-то она похожа на подушку с глазами и еще чуть-чуть — на бесхвостого кашалотика. То есть хвост у нее был. Но не настоящий, не для дела, а просто смешной шнурок с помпоном — для красоты. Сейчас, например, он болтался беспомощно и тоскливо. Антенночки с горя почернели и обвисли — очень они у нее выразительные: меняют цвет и форму, когда ей хочется пострадать. А страдания ее объяснялись просто: запрограммированная на здоровое трудовое воспитание детей, Туня почему-то никому не прощала, когда меня заставляли работать. Где ей, бесчувственной, понять, какое удовольствие помочь маме? Обычно родители не выдерживают этих жестов Туниного отчаяния и немедленно уступают. Может, мама и теперь не устоит — Туня, нуда противная, умеет свое выскулить. Но пока меня не отправляют спать, можно всласть повозиться у посудомойного автомата…