Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

Берхард кашлянул.

- Добрые путники и рабы Божьи! Застигнуты непогодой, сделайте милость, пустите под крышу!

Палаццо некоторое время молчало, хотя изнутри доносилась приглушённая возня. Человек внутри был не один, Гримберт явственно различил два или три голоса. Люди Лаубера? Нет, подумал он, едва ли. Люди Лаубера должны были быть профессионалами до корней волос. Если бы они в самом деле устроили здесь засаду, сейчас он сам корчился бы, уткнувшись лицом в снег. А эти не спешат, даже напротив, как будто бы нарочно медлят, не желая открывать дверь.

- Ладно, заходите, коль без лихого умысла. По одному и не дёргайтесь чересчур… Кто такие?

Из распахнувшегося дверного проёма повеяло теплом. Те, кто устроился в Палаццо, не пожалели для очага топлива, натоплено было так жарко, что Гримберт едва не пошатнулся на пороге. Тепло… Он шагнул внутрь, мгновенно забыв про все свои опасения, тело вдруг обмякло, как кусок свежевыстиранной холстины, утратило волю. Тепло… Это было как благословение с небес, которое мгновенно пропитало его, окутав целиком.

- Однорукий старик и при нём слепой, - дорожил незнакомый голос, не пытающийся скрыть настороженных интонаций, - Ну и компания.

- А ты кого ожидал? Придворных фрейлин? – осведомился другой голос, грубоватый и низкий, - Да опусти ты нож, на егерей они уж точно не похожи.

Внутри стоял тяжелый запах затхлости, который обыкновенно бывает у всех помещений, где человек появляется лишь изредка и по мере необходимости, но Гримберт мгновенно забыл про него, потому что ощутил другой запах, наслаивающийся на первый, и такой мощи, что, пошатнувшись, чуть не растянулся на полу.

Запах мяса. Густой и горячий, он был столь сочным и упоительным, что хотелось рвать сам воздух зубами. Гримберт почувствовал, что сейчас лишится чувств.

Мясо… Сейчас он отдал бы свой лучший виноградник за пару фунтов мяса, и пусть даже оно будет жестким, как лошадиная подкова, непропечённым и пересоленным. Гримберту пришлось закатить самому себе звенящую мысленную пощечину, чтоб восстановить трезвость мысли. Не своего виноградника, напомнил он себе, а виноградника его сиятельства Гунтериха, маркграфа Туринского.

От сочетания теплоты и запаха съестного в теле словно разом лопнули все треснувшие за дни пути кости и растеклись обмороженные мышцы. Он едва не осел кулем на пол, но крепкая рука, в которой он узнал знакомую хватку Берхарда, пригвоздила его к стене.

- Благословение всем тем, кто не отказывает уставшим путникам. Звать меня Эберульф, а это мой племянник, Ансерик.

Голос Берхарда не мог похвастаться богатым спектром, но сейчас, как показалось Гримберту, он незаметно переменился, сделавшись более тихим, чем обычно, суетливым и едва ли не жалобным. Мало того, наполнился каким-то чудным говором, которого Гримберту не доводилось слышать даже в Салуццо.

- Что же это вы с племянником по Альбам в такую пору гуляете? Повезло, что нас встретили, а если б лихих людей?

- Нужда выгнала, - Берхард издал по-старчески сухой смешок, - Собрались вот в Сан-Ремо. Тут недалече, через Изуверский Перевал, да направо по тропке… Только погодой Всевышний не благословил.

- Зачем это вам в Сан-Ремо?

- В тамошней церкви, говорят, ключица Святого Гервея хранится. Племянник у меня, видите ли, слепенький, ну вот и решили, значит, паломничество вроде как совершить, поклониться, значит, мощам чудотворным...

Выкинут наружу, подумал Гримберт, чувствуя, как запах мяса заставляет печенку и желудок съеживаться на своем месте. Берхард прав, Альбы – край бесконечно чужой и опасный, люди здесь ведут себя как хищники, привечать путников, пусть даже не опасных, никто не станет. Не говоря уже о том, чтоб делиться с ними теплом и едой.

- У меня брат тоже слепой, - вдруг произнес один из самозваных хозяев Палаццо, - Тоже Святому Гервею свечки ставили, да толку… Новые-то глаза не вырастут, верно?

- Это смотря от чего ослеп, - с важностью заметил Берхард, - Святые отцы говорят…

- От любопытства ослеп, - отрезал тот, - Увидал супругу нашего графа, когда та в трицикле ехать изволила. Ну и занавесочку, значит, не до конца закрыла. А брат мой, дурень, вместо того, чтоб отвернуться или хоть глаза прикрыть, стал пялиться на неё. Ну и допялился, понятно. Хорошо еще, граф наш из старой породы был, с уважением к простым людям относился. Велел только калёным железом глаза брату выжечь, а мог бы и на крючья, это запросто… Ну а племянник твой как ослеп? Уж поди, не от того, что на иконы дни напролет смотрел?

Нет, он просто однажды отпустил не очень удачную шутку, подумал Гримберт. При человеке, с которым не стоило шутить. И этот человек взял то, что ему причиталось, для этого ему понадобилось пара ланцетов, щипцы и несколько часов времени. Не потому, что он был неопытен или неумел. Скорее всего, он просто не хотел спешить.

Мои глаза всегда будут при вас, граф…

- В уплату подати отдал, - скорбно вздохнул Берхард, - Дело понятное. Эх, благослови вас Господь, судари, за гостеприимство вашу и доброту!

Будь Гримберт не столь вымотан, перевоплощение спутника даже позабавило бы его. Сухой колючий нрав «альбийской гончей» сменился на подобострастное старческое пришёптывание, столь естественное, что будь у него глаза, он бы не смог одолеть соблазн и протёр бы их – куда пропал тот самый Берхард Однорукий, что был с ним всю дорогу?

Кажется, это принесло свои плоды. По крайней мере, голоса расспрашивающих сделались как будто спокойнее и миролюбивее, отчего беседа уже не напоминала допрос.

- В уплату подати? Чем же это ты занимаешься, папаша, и из каких краёв явился?

- Звать меня Эберульф, - с готовностью отозвался Берхард, - Из Баярдо мы. Может, слыхали, там у нас хозяйство гидропоническое. Я за старшего, остальное семейство помогает.

- И что, хорошее хозяйство?

- Лучшее на столь миль в округе! – с гордостью подтвердил Берхард, - Такие штаммы бактерий выпускали, что даже баронские слуги в очереди толпились, чтоб только у нас купить. Фаговары у нас один к одному получались, чистоты необыкновенной и почти без примесей. Липополисахариды варили, барофилы варили, всё что угодно варили… А вот подать нас и погубила. Пришёл, значит, сборщик, и сразу за горло – плати, говорит, папаша Эбервульф, сто монет, а не то я тебе оставшуюся руку обкорнаю. А как, скажите на милость, мне платить, ежли у меня уже месяц как чаши все пустые стоят, без питательного раствора?

- Что ж так?

Берхард испустил подавленный вздох.

- Еретики, будь они неладны! Не то николаиты, не то савватиане, уже сам черт не разберёт. Вздумалось им графскую баржу прямиком в порту взорвать. Ну вся химикалия из неё возьми и вылейся прямиком в Лигурийское море. А через это весь сарграссум бурый передох. А мы веками из этого сарграссума питательный раствор для штаммов делаем. Вот и…